Чтение на лето

Нужны ли для детей ограничения на информацию

Признаюсь — фильмы о Великой Отечественной войне я не смотрю уже лет восемь. Иногда, если наткнусь на телеканале, погляжу фрагментами что-то из старых, любимых: «Они сражались за Родину», «А зори здесь тихие», «В бой идут одни старики». Новые — нет. Они в меня «не вмещаются», что поделаешь. Не стала исключением весна этого года, когда пышно, с баннерами даже на квасных бочках и переодеваниями, праздновали 70-летие Победы.

Книги? Иногда читаю: не батальные, а «человеческие» — недавно перечитала «Живи и помни» В. Распутина. Все подбираюсь к тяжелому роману Виктора Астафьева «Прокляты и убиты».

А тут отец принес для мамы из библиотеки ТПУ «Бабий яр» Анатолия Кузнецова.

После родителей томик взяла я. Открыла не сразу: нелегкое произведение требует настроя. Хотя документальный роман знаком мне давным-давно, с первого его издания в урезанном журнальном варианте (полностью, со всеми мыслями автора о Советской власти, включенными теперь курсивом, книга вышла в СССР лишь в годы перестройки).

Выходит, я читала «Бабий яр» в 1969-м, когда мне было 12 лет? Странный след оставило детское восприятие: врезались в память бытовые детали жизни подростка в оккупированном Киеве. Всего четыре-пять фрагментов. Запомнила, как неграмотная бабушка героя даже деньги узнавала по их цвету и рисункам; как добывали в голодном городе крохи еды; как ездили менять вещи в деревню.

И наряду с этим — как работавшие в крематории Бабьего Яра пленные десятками вынимали тела еще теплых, задохнувшихся в газенвагенах («душегубках») девушек. Как угнанную на работу в Германию молодежь в пути отправляли в общую для мужчин и женщин баню, и там немцы, гогоча, щупали молодых девчонок. Оккупанты вообще не считали местных жителей за людей, обращая на них внимания не больше, чем на рабочий скот: могли при них пускать газы, справлять нужду.

После первых десятков страниц, я позвонила, чтобы изумленно спросить: «Мама, и вы нам давали читать такие книги?!» «Ну да, — старенькая мама не удивилась вопросу, — что мы читали, то и вы, мы не ограничивали».

А ведь, действительно, родители нас с братьями практически не ограничивали. Разве что Мопассана, Эмиля Золя с их легкой на нынешний взгляд эротикой прятали в шкафу подальше. Запомнилось больше другое: как мама вела меня, десятилетнюю, на фильм «Убить пересмешника», объясняя кассирам, что мы уже вместе читали роман Харпер Ли, что там рассказывается о детях, и что она берет ответственность за дочь на себя. Как она же, учитель по профессии, просила пропустить нас на только что вышедший англо-итальянский прекрасный «Ромео и Джульетта», ставший в 14 лет потрясением на годы.

Но надо сказать, что и «Убить пересмешника», и трагедия Шекспира были раньше уже прочитаны. В тетрадке я тогда, помню, записала: «Вот это фильм! Ни с чем несравнимое впечатление — ни с книгой, ни со спектаклем». То есть увиденное накладывалось на то, что уже было знакомо по печатным страницам.

Помнятся и запреты. В третьем классе библиотекарь не записала мне выбранную книгу «Грач — птица весенняя»: рано, мол, еще тебе, она для среднего возраста. Не знаю, чем повесть тогда меня привлекла, а вот ведь, «злопамятная», не забыла до сих пор. Вы думаете, я пришла за ней, когда подросла? — Разумеется, нет! «Грач…» — книга о соратнике Ленина, революционере Николае Баумане так и осталась непрочитанной.

— А вам что-нибудь запрещали читать? Что именно? — спросила я у моих друзей в соцсети. Ответы так и посыпались. Из разных стран. И от моих ровесников, и от тех, кому 30 с небольшим. Все с удовольствием вспоминали книжные полки в домах своего детства, родителей, действовавших не запретами, а советами, увлеченность чтением. И даже сына соседей из «славной, но малограмотной семьи», который «был абсолютным обормотом, едва переползал из класса в класс», однако большим любителем читать. Парнишка, счастливый, оттого, что ему разрешают рыться в чужом книжном шкафу, каждый раз уносил новую порцию книжек.

Все мои друзья по ФБ — зрелые, самостоятельно мыслящие личности. Может, потому и сформировались такими, что им ничего читать не запрещали?

Вопрос возник не на пустом месте. С осени 2012-го у нас в России действует закон о защите детей от наносящей вред их развитию информации. «Преждевременное» в детских и юношеских библиотеках убрано в специальные шкафы или даже залы. На библиотечных компьютерах установлены фильтры доступа. На новые книги еще в издательствах наносят грифы «6+», «12+», «16+».

Так же помечают и периодические издания. Принцип, по которому проставляются отметки, нередко вызывает удивление. За что получили метки «12+» журналы «Юный натуралист» и «Друг» о кошках и собаках? Неужели само слово «натуралист» напугало?

Покупая прессу в киосках, мы не обращаем внимания на то, что большинство общественно-политических изданий, включая областные газеты, идут под грифом «16+». А вот библиотекари вынуждены класть их на стол под такой табличкой. Остается представить себе дремучее сознание детинушки, который за два года до окончания школы или призыва в армию впервые развернул газету, журнал. Да и нужны ли они ему будут, не привыкшему читать ничего длиннее СМС-ок или твитов?

Так что все-таки: нужны для детей и подростков ограничения на информацию или нет? Интуиция подсказывает, что нужны, особенно если речь идет об информационном потоке, льющемся из телевизора.

Звоню своей знакомой, хорошему психологу и маме двоих сыновей Елене Роминой.

Елена Викторовна категорически стоит за ограничение и дозирование информации, касающейся взаимоотношений полов. Просвещение не должно превращаться в разврат, нужна скрупулезная проверка литературы такого рода. Что же касается всего остального — если человеку эта тема неинтересна, то он ее и не воспримет, сколько бы ни читал. Просто не воспримет в силу ступенчатого развития. В три года ребенок уже знаком с основными чувствами, эмоциями (дружба, любовь, забота, сострадание), а черед абстрактного мышления наступает позже. Конечно, дети развиваются по-разному. И то, что один поймет в 13 лет, другому будет еще и в 16 рано. О таких говорят: «задержался в детстве», он постигнет только тогда, когда дорастет до этих понятий.

Другое дело — то, что происходит на телеэкране. Абстрактное мышление остается в стороне. Ребенок видит картинку, и именно картинка, ее подтекст, интонации, которыми она сопровождается, воспринимаются сознанием непосредственно, берутся за образец. Поэтому то, что льется с экрана телевизора, гораздо опасней: даже не понимая содержания, ребенок улавливает именно эти эмоции. Окружающие его взрослые… и телевизор показывают, как относиться к тому или иному явлению. Что любить, и что презирать. Быть снисходительным, дружелюбным или ненавидеть.

Размышляя над словами психолога, я думаю еще об одной недавно прочитанной книге. «Война» прошедшего две чеченских Аркадия Бабченко. На первую, в 1996-м, он попал 18-летним мальчишкой. Жесткая, во многом даже страшная повесть, развенчивающая героический ореол войн. Как говорит сам автор, писал он ее для того, чтобы «донести простую мысль, что убивать нельзя. Нельзя убивать людей. Ни ради каких великих целей. Война — это говно».

А я уже готовлю этот материал. И задаю в комментариях вопрос Аркадию:

— Повесть «Война», по разумению многих, из разряда «18+». А если так? Если до таких вещей не допускать? Тогда, выходит, в армию на издевательства и унижения идут, как вы говорите, оторванные от мамы, наивные пацаны. Которым, вдобавок, все школьные годы вкачивали в голову идеи силы и величия. Во сколько лет вы сами давали бы мальчишкам прочитать вашу книгу? А девчонкам (у вас дочь)? И вообще, что вы думаете об ограничениях детей в круге чтения?

— Не знаю, — отвечает Аркадий Бабченко. — У меня нет ответа на ваш вопрос, Ася. Когда мне начали писать 17-летние парни: «Аркадий, хочу быть таким же, как вы», это был шок. Потому что я хочу, чтобы таких больше не было.

Мнение редакции может не совпадать с мнением автора