Денис Захаров: «В реанимации сказали — дальше будет только больнее»
Чуть больше года назад на сибирском химическом комбинате в Северске произошла разгерметизация емкости с нитридом обедненного урана. В результате работавший там Денис Захаров получил 80-процентные ожоги всего тела. Десять месяцев Денис провел в больнице, два из них — в искусственном сне. В это время врачи не давали никаких прогнозов на выздоровление. Денис лежал без движения около полугода и только в декабре 2015-го вернулся домой. Мы встретились с Денисом и его женой Настей и поговорили о том, как пережить расставание в десять месяцев, научиться заново ходить и не надеяться на помощь чиновников.
***
— Денис, в феврале появилась информация, что вы вернулись работать на комбинат. В чем заключается ваша новая работа?
— На работе я еще не был, сейчас я в отпуске, это мой второй отпуск подряд. Сначала был за 2015 год, положенный, который дается человеку раз в год. Сейчас я в отпуске за 2016-й. Я занимаюсь своим восстановлением.
Сказали, что у меня будет должность архивариуса: я буду, видимо, заниматься какой-то бумажной работой. Медкомиссия поставила мне вторую группу инвалидности и ввела несколько пунктов ограничения по труду, и моя организация искала мне работу согласно всем ограничениям. Но я еще не был на рабочем месте, я рассказываю так, как я понимаю.
— А на старой работе что входило в ваши обязанности?
— Наверное, это с пекарней можно сравнить. Водички добавил, соль насыпал, там взял, сюда перенес — вот такая работа. Вместо муки, правда, немножко другой препарат. А вместо скалки — пресс.
Вы, наверное, в курсе, что я на этом производстве всего отработал два месяца. Я работал в другом подразделении, но в связи с сокращениями сотрудников начинают переводить из одного места в другое… Тот цех, где я начинал работать, уже вообще прикрыли. А то подразделение, где я до аварии был, относительно недавно открылось, и в нем еще не было наработано такого опыта, как в других.
Настя: Все штаты там работают сокращенные. Раньше одна работа была распределена на большее количество людей, а сейчас их меньше. Может быть, кто-то чего и не учел.
Денис: Но сказать, что руководство допустило какое-то нарушение, нельзя.
— Не было ли нежелания возвращаться на место, где произошла такая неприятная ситуация?
— Понимаете… Я не был там после этого всего. И не знаю, какие будут ощущения, когда там окажусь. Но пока я туда не приду, потому что меня просто медкомиссия туда не допустит. Сказать, что бы я почувствовал, если бы там оказался — ну, это все догадки. Пока что я живу сегодняшним днем, стараюсь назад не оглядываться.
— Но если бы вам другую работу предложили, какую-то офисную, в фирме, вы бы пошли?
— Поскольку не предлагали, я не думал об этом. Самому искать что-то с проблемами со здоровьем сложно. Мне сейчас главное — это восстановиться. Хочется жить полноценно — вот и все.
— После аварии долго не было информации, что произошло, что за ожоги получил Денис. Настя, когда вам это стало понятно?
— Честно сказать, эта ситуация показала, что у меня вообще, наверное, инстинкт самосохранения отсутствует. Когда сказали, что Дениса увезли, я даже не подумала, что на заводе может быть какая-то опасность, радиация... К нам домой приехал его товарищ, а нам нужен был его полис и паспорт, ведь все вещи остались на работе. Я говорю: «Собирайся, поехали вещи собирать!». Мы туда, к заводу приехали, долго ждали, когда вынесут вещи... Перед аварией мы узнали, что у нас будет второй ребенок, но я вообще не думала о себе в тот момент.
Потом к нам пришел домой начальник Дениса и начал рассказывать, как проходил сам процесс работы (муж об этом никогда сам не говорил). Спрашивал, правша ли он, потому что была сильно обожжена правая рука. Очень удивился, когда я сказала, что левша.
Денис: Да, еще смешная история была с левой рукой. Первое время в больнице я не могу говорить, так как в горле была трубка. И я показываю врачам рукой, мол, дайте ручку, я напишу. А они мне: «Так у тебя правая рука обгорела, ты не сможешь».
Настя: Мы узнали картину произошедшего только несколько месяцев спустя, потому что достаточно долго проводилось расследование. Когда его провели, нам привезли очень толстое заключение — целую книжечку. Там все этапы были расписаны: кто участвовал, кто что делал, на каком оборудовании. Когда я это прочитала, картина у меня в голове более-менее сложилась. Но это случилось спустя месяца три.
— Что помогало вам собраться в ситуации неизвестности?
Настя: Первые два дня я поплакала, а буквально на третий осознала, что у меня нет и не будет возможности расслабиться. Наши родители немного замешкались, узнав, что я в положении. Все напугались. Но я подумала, если нам надо было в это время пройти такое испытание, значит, так все и должно быть.
Сперва я получала информацию только от мамы Дениса — то, что ей говорили врачи, она передавала мне. Когда в Томск прилетел спецборт, который Дениса забрал, его маму туда не пустили. Но она тут же купила билет на обычный самолет и полетела следом за ним.
Денис: Мама даже раньше приехала, потому что спецборт медленно летит, порядка восьми часов. Сначала мама приходила ко мне в больницу каждый день, ее ко мне не пускали. Она просто сидела в коридоре и у всех спрашивала, но врачи ничего не рассказывали. Ее не пускали ко мне очень долго, она жила в Москве, приходила, общалась с лечащим врачом — уходила.
— И когда вы в первый раз увиделись с мамой?
— В апреле. Два месяца спустя. Я два месяца находился в состоянии искусственного сна.
Настя: А мы сами изучали, как проходит течение ожоговой болезни. Первый этап длится столько-то, симптомы такие-то. Мы гуглили, читали — и сверяли состояние Дениса по книжке. Наступали ухудшения, мы читали в книжке, что они и должны были наступить, — это успокаивало.
Точной информации все не было и не было: я постоянно просила маму Дениса: «Ну вы их, пожалуйста, спросите, коли они сталкивались с ожоговыми больными, они же могут чуть-чуть наперед сказать!». Она говорит: «Ну вот в том-то и дело, что не могут! Течение болезни такое, что перспективу не расскажешь!». Каждый день был новым для Дениса.
Денис: К тому же врачи — очень суеверные люди. Они наперед никогда не загадывают. Потому что, как они говорят, начинаешь что-то планировать — все идет с точностью наоборот. У них одна фраза: «Мы надеемся на лучшее и все для этого делаем». Тем более у меня было такое состояние, что я фактически заново родился 27 февраля. Я туда приехал — и только в конце февраля мое положение стабилизировалось. Первые две недели-дней двадцать даже разговора не было ни о каких улучшениях.
— То есть вы недавно отмечали свой второй день рождения?
Денис: Так он и так у меня 27 числа (улыбается).
— Настя, пока шло расследование, вы общались с представителями СХК?
— Ситуация такая была: они звонили и говорили: если вам нужна какая-то помощь, обращайтесь.
Ну вот я оказалась в такой ситуации — и какая помощь мне нужна? Ребенка сводить в детский сад? Нет, конечно, я не буду у них просить. Самой большой проблемой стала нехватка денег. Когда начальник отдела в очередной раз позвонил: «Настя, вам что-то надо?», я сказала: «У нас кредит на машину, ипотека, а моя заработная плата даже близко не позволяет хотя бы с этими кредитами рассчитаться». Я уже не говорю про оплату детского сада или занятий плаваньем для ребенка, про покушать.
Денис: С тех пор оплачивают ежемесячный платеж по ипотеке. Я так понимаю, что СХК будет продолжать ее оплачивать. В распоряжении генерального директора написано, что комбинат выплачивает деньги до восстановления утраченных способностей.
Кроме того, нам дважды передавали сумму, которую собирали сотрудники комбината, они сильно помогли нам. Я им очень благодарен, они очень выручили мою семью в тот момент, когда я был не в силах помочь. Но считать ли это помощью предприятия? Ведь помогали сами люди.
— Денис, а то, что ваша организация довольно долго не раскрывала информацию о произошедшем, — вы считаете, это правильно?
— Знаете, на тот момент мне было все равно. Сейчас я стараюсь туда не оглядываться. Просто не хочу в прошлое смотреть. Ничего хорошего там нет. Приехав сюда, я обошел много кабинетов, инстанций, и, честно сказать, столкновение с бюрократической реальностью настолько убивает и расстраивает — это кошмар. Мы посоветовались и решили, что обидеться на всех — это самое отвратительное, что можно сделать в этой ситуации.
Настя: Когда происходят такие ситуации, человек же может обозлиться, сказать: «Ах, вот эти — негодяи, вот эти мне должны были, а эти не учли!». Но кому хуже от этих обид, и зачем рюкзак негатива таскать?
Мы просто смотрим на все, что происходит, с позиции «сделают — значит, сделают, и это хорошо». Пока что все неидеально, но складывается. С приездом Дениса стало лучше, отношение изменилось. Когда я пыталась что-то комбинату сказать, у меня это сложнее получалось — я десять раз позвоню, прежде чем чего-то добиться, а тут — пострадавший он, и к нему они более расположены, что ли…
Денис: Сейчас я в оплачиваемом отпуске, но деньги это небольшие. Если бы не выплаты по инвалидности от фонда социального страхования, было бы совсем грустно.
Но здесь встает вопрос, на что их тратить. Если я буду тратиться на восстановление кожных покровов, то моя семья без штанов ходить будет. Поэтому мы просто живем на эти деньги.
— Как сейчас проходит ваше восстановление?
— У меня есть план реабилитации, в котором все прописано. Есть договоренность, что я поеду в ожоговый реабилитационный центр. Точное место я еще не знаю, но есть, конечно, планы взять с собой семью, потому что не хочется уже расставаться.
Настя: Сейчас Денис носит компрессионное белье, чтобы рубцы стали менее заметными. Здесь, в Томске, оказалось очень сложно его найти. Нет специалистов, которые бы настолько глубоко специализировались на ожогах. Есть ортопедические клиники, которые изготавливают компрессионное белье, но оно больше для варикоза. В итоге мы заказали это белье в фирме, которая смогла выйти на бывшего сотрудника военно-медицинского госпиталя.
Денис: Еще в процессе восстановления я занимаюсь в спортзале кроссфитом. В прошлом я профессиональный спортсмен, занимался спортивной гимнастикой, но после травмы ушел из спорта. А на кроссфит я начал еще до аварии ходить, но успел всего пару раз. За время моей госпитализации они выросли до отдельно находящегося зала в Северске. Мои друзья-спортсмены составляют планы тренировок, систему нагрузок, чтобы я мог развивать свои двигательные способности.
Я занимаюсь вместе со всеми, просто нагрузка не такая большая, и отдельные упражнения мне делать сложнее. Допустим, кто-то запрыгивает, а я — зашагиваю. Мои тренировки...
Настя: Более щадящие.
Денис: Не то что щадящие, а по моим возможностям. Кроссфит — такое направление, что рядом могут стоять качок и человек со слабыми физических способностями, и они будут вместе работать.
— А врачи вам разрешают тренироваться?
— Последние два месяца в больнице я посещал спортзал, его мне как раз рекомендовал специалист по лечебной физкультуре. Ну и когда я уже собирался сюда, мне сказали: «Если перестанешь заниматься, опять суставы начнут плохо двигаться. Физическая нагрузка должна быть регулярной и постоянной».
— Как у любого спортсмена у вас наверняка остался внутренний стержень?
— Да, как говорили мне врачи, скажите спасибо вашему тренеру. Если бы не он, могли бы вы и не пережить этого всего. Первое, что я сделал, когда приехал домой, — поблагодарил его.
Сейчас я до сих пор многого не могу, например, до конца присесть на корточки, — для меня это слишком, но мы работаем над этим. Это естественно, я же два месяца находился без движения. Потом оно было очень ограничено, я был весь в бинтах. Получается, почти полгода не двигался. Во-первых, после такого мышцы атрофируются, во-вторых, в суставах контрактуры образуются — грубо говоря, сустав костенеет. Перестает быть эластичным, подвижным.
Настя: Ну и к тому же пересаженная кожа не настолько эластична, не позволяет совершать движения, которые нам с вами привычны, мягки. Сейчас нужно и кожу разрабатывать, растягивать.
— В процессе восстановления что поддерживало вас больше всего: что вы спортсмен и привыкли «собираться» или то, что вы хотели домой? Что больше всего душу грело?
— Не грело, подталкивало. Сын мой как-то в разговоре по скайпу спросил: «Ты домой сильным приедешь?». Я сказал: «Да».
Настя: У нас сын такой, хоть и большой уже, шесть лет, но очень любит на папе висеть, на шею забираться, и для него это очень важно было: «А папа меня на ручки сможет взять?».
— А как вы объясняли сыну, куда папа уехал?
— Сперва мы сказали, что папа заболел. Но сын же видит, что нам звонят постоянно, слышал про взрыв, спрашивал: «А папа что, взорвался?». То есть он уже, грубо говоря, из разговоров, урывков начал для себя выстраивать какую-то историю. Объяснили, что там, где папа работает, сложно, опасно. Что там случился пожар, и папа пострадал.
В мае я прилетала с сыном к Денису на праздники. Так как я была в положении, позже лететь уже не могла. Но, как только у него появилась возможность быть на связи, мы каждый день списывались, говорили по скайпу.
— Денис, когда вы лежали в палате, вы с кем-то общались?
— А с кем? Со мной никого нельзя было положить: ожоговая болезнь считается грязной, потому что на поверхности кожи находятся очень много вредных организмов. А я лежу в хирургическом отделении, и ко мне кого-то положить нельзя, у него просто раны перестанут заживать.
Поэтому практически все время лечения, за исключением последнего периода — месяца полтора, когда я начал в столовую ходить, гулять активно, — я был один. За день батарейку садил два раза на телефоне. С мамой разговаривал много. Кроссворды разгадывал. Телевизор смотрел. Все подряд. В Интернете сидел. Читал. Одну из книжек мне батюшка принес. Он приходил раз в две недели, когда я не мог двигаться, а последние два раза я сам ходил к нему.
Я вообще верующий человек. У меня бабушка и дедушка были очень религиозными и крестили меня. Я не настолько религиозен, но все-таки от веры всегда легче становится.
— С точки зрения человека, который вообще ничего не знает об ожогах, они ассоциируются в первую очередь с физической болью. Она как-то заглушается обезболивающими или человек терпит?
— Это обезболивается, и человек терпит. Все время терпит. Все терпит. Терпит. Я очень любил поначалу перевязки, потому что они проходили под наркозом. Я когда еще в реанимации лежал, мне заведующий сразу сказал: «Дальше будет только больнее». Это все, что он мне сказал.
— Обнадеживающе.
— Да, зато честно. Откровенно. Правда становится больнее. Потом меняется отношение к боли. Оно болит и болит — ну и что. Просто бывает больно и бывает менее больно — вот и все.
— Ощущение, когда ты после почти двухмесячного неподвижного состояния встаешь, практически заново учишься ходить, — какое?
— Это даже вспоминать страшно. Сам я встать не мог, и поднять меня тоже никто не мог. За столько времени неподвижности кровь перестает нормально циркулировать. В нашем организме ведь кровь «бегает» под воздействием двух сил: первая — это сердце, вторая — мышцы. Сердце ее толкает, мышцы сокращаются и тоже толкают кровь. Если мышцы не работают, одно сердце кровь не «растолкает» по всему организму для полноценных движений. Смена положения — это очень сильное головокружение, я даже не хочу, чтобы люди знали, что это за состояние. Меня поднимали на вертикализаторе, это специальный аппарат. Такая площадка-стол, тебя перекладывают на него и вертикально поднимают.
Настя: Сперва Дениса поднимали на определенные градусы. Потом был период инвалидного кресла, ходунков и всего остального.
Денис: Для сравнения, я начинал с того, чтобы просто постоять, потом первые шаги несколько метров. Сначала нужно было дойти до окна. Шаги, метры. Потом стал измерять минутами. В конце часами мог ходить. Часа два. Это сложно, не рассказать, не передать.
— А на каком этапе боль уходит?
— Болит все время. Даже сейчас, только не так остро. Сейчас с ногами проблема, суставы болят. Абсолютно все движения совершаются через боль. Можно жалеть себя — и не будет никакого развития. А можно перешагивать маленько через себя — и каждый день делать больше.
— Эта ситуация вас внутри изменила?
— Конечно. Жена говорит, что я стал меньше сидеть на месте. Раньше я мог весь выходной день дома просидеть. Мог сказать: «Давай телевизор посмотрим, кино. Давай поваляемся». Сейчас это вообще не интересно. Пока отпуск, друзьям помогаю с их делами. Постоянно важно ходить, что-то строить, чинить, бежать. Ну, бежать — сложно сказать, я весьма своеобразно бегаю. Но учусь.
Настя: Для нашей семьи это много дало. Мы стали сплоченнее. Вообще когда такие ситуации возникают, люди ценить друг друга больше начинают. Одно дело — какое-то аморфное чувство «любовь», химия какая-то... А когда ты переживаешь конкретную ситуацию с человеком, это совсем другой уровень. Несколько лет назад мы на какое-то время расходились с Денисом, и второй раз наши отношения зарегистрировали уже в этом январе. И теперь я точно знаю, что мы — семья, и все!