Игорь Губерман: «Я пишу смешно и нецензурно»
Не так давно в Новосибирске прошел концерт автора знаменитых «Гариков». Игорь Миронович Губерман в свои 76 находится в великолепной форме: по-прежнему пишет стихи, остроумен, красноречив, не жалуется на память, а в антракте вместо отдыха блестяще провел автограф-сессию. В жизни Губермана все взаимосвязано. Родился в день Ивана Купала, 7 июля — и мы купаемся в море его юмора, и сам Губерман купается в аплодисментах. В 1958 году будущий пиит закончил МИИТ. С 1988 года живет и Иерусалиме: в городе, в названии которого треть — русская. Старший брат Губермана, Давид Миронович, был академиком РАЕН, директором НПУ «Кольская сверхглубокая». Глубина мысли и некий академизм в строгом следовании формы у поэта Губермана присутствуют в обязательном порядке. О себе и о жизни он побеседовал с нашим корреспондентом.
— Бытует мнение, написать стихотворение в четыре строчки легко, потому что строк всего четыре, а рифмы и вовсе две. Согласны?
— Ни в коем случае! Написать четыре строки ужасно тяжко, потому что в них надо уложить очень многое. У меня мысли большей частью куцые, так что все умещаются как раз в один стишок.
А если говорить серьезно о том, как пишутся стихи…Бывает по-разному: иногда ищешь рифму целую неделю, а что-то, наоборот, получается сразу. Как-то друг-переводчик, интересуясь, над чем я сейчас работаю, спросил: «Что у тебя на столе?» Отвечая ему про стопку новых анализов, я почувствовал, что у меня практически готов очередной стишок.
— Одна из ваших книг называется «Гарики» на каждый день». Вы считаете, стихи должны быть в ежедневном духовном «рационе»?
— Я никому не могу давать никаких советов. Но полагаю, что для любителей поэзии было бы совсем неплохо читать стихи каждый день.
— Читаешь ваших коллег, поэтов-иронистов…
— Минуточку! Юмористы, сатирики, иронисты — мне все эти определения очень не нравятся. Тот же Игорь Иртеньев — поэт. Без каких-либо уточнений. Он пишет просто изумительные четверостишия: «И неимущим, и богатым / мы одинаково нужны, / — сказал патологоанатом / и вытер скальпель о штаны». Ну, блистательно, правда? Даже завидно немножко.
Вот ведь какая штука: в самых талантливых произведениях так называемых юмористов отчетливо проступает горечь. Глубокий смех всегда трагичен по своей сути.
— С вашего позволения продолжу свой вопрос. Почему другие пишут не так смешно, не так глубоко, не так коротко, не так изящно?
— Все дело в таланте. Это я так скромно выразился. Только это не значит, что всем нужно равняться на Губермана! Я вообще не люблю сравнений. Расскажу вам на эту тему такую историю. В разгаре вечеринки один бард решил устроить свой мини-концерт на лестничной площадке. Минуты через три он вернулся в квартиру и гордо произнес: «После первой же песни меня сравнили с Высоцким!» На уточняющий вопрос, что конкретно ему сказали, бард ответил: «Прозвучала одна фраза: «По сравнению с Высоцким ты — г…но».
— Про ваше творчество говорят: смешно, но нецензурно. Как вам такое противопоставление?
— Хотелось бы уточнить: я пишу смешно и нецензурно! Это гораздо лучше, чем «не смешно, но цензурно» или «несмешно и нецензурно». Хотя подождите, о чем мы говорим? Белое, но деревянное — это вообще из разных качеств понятия! Мне кажется, противопоставлять мат и юмор — точка зрения ханжи. Отвечая на порядком уже надоевшие вопросы о месте мата в литературе, я всегда привожу слова большого писателя Юрия Олеши, который говорил: «Нет ничего смешнее, чем напечатанное слово «жопа»!»
Мат — это неотъемлемая часть русского языка, пора бы с этим смириться. Причем складывается такое впечатление, что нецензурщина попадает в нас, в наших детей прямо из воздуха! Серьезно, я сейчас приведу пример. Молодые родители уехали на год в другую страну и оставили своего пятилетнего сына на попечение высококультурной бабушки. Та не выпускала ребенка из дома, читала ему вслух русскую классику, мальчик выучил наизусть первую главу «Евгения Онегина». Приехали родители, отпрыск прочел им Пушкина, а, выходя из дома на долгожданную прогулку, сказал бабуле: «Скользко. Давай возьмемся за руки — если что, на...бнемся вместе!»
— Такое ощущение, что вас любят все и везде. А были случаи проявления неприязни? 
— По отношению ко мне? Не припоминаю. Люди, которым не нравится то, что я пишу, просто не приходят на концерты Губермана. Гениальная записка была на концерте в Петербурге, пенсионерка написала: «Много материтесь. Боженька услышит — язык отху…чит!»
Не сказал бы, что какая-то особая неприязнь ко мне была и со стороны советской цензуры — меня просто не печатали, и все. Я 25 лет писал «в стол», но, припоминаю, что довольно быстро мои стихи стали распространяться «самиздатом».
— Последнее слово звучит почти неприлично. Но вам всегда удавалось не переступать порог пошлости. Скажите, а когда вы впервые поняли, что у вас со стихами вроде как что-то стало получаться?
— Это произошло не вчера. В шестидесятые годы мы любили собираться компаниями. А там, если кто-то начинал говорить какую-то чушь, его обрывали сразу. И я просто боялся читать в товарищеском кругу свои бесконечные душевные излияния в рифму. А короткое стихотворение хорошо тем, что ты едва начал читать — а оно уже закончилось! И никто не успеет сказать «заткнись». Так я понял, что четверостишие — это оптимальный размер стиха для публичной декламации.
— Прочел в «Википедии», что одно время вы писали под псевдонимом Абрам Хайям…
— Пора уже внести ясность в этом вопросе. Никогда я не писал стихов ни под каким бы то ни было вымышленным именем! Просто однажды известный драматург и либреттист, автор пьесы «Человек с портфелем» и сценария к кинофильму «Сердца четырех» Алексей Файко послушал мои стихи и сказал: «Старик, да ты же Абрам Хайям…» Вот и вся история.
— Скажите, а вы разрешаете читать свои стихи со сцены другим — или у вас эксклюзивные права на «гарики»?
— Вроде никому не запрещал. А по поводу эксклюзива… Я работаю в жанре четверостишия. Назвал его по своему имени. Так вы не представляете, сколько людей сейчас пишут «петики», «ирики»! Графоманы просто одолели, после каждого концерта вручают мне свои книжки, да еще и с дарственной надписью. Обычно все заканчивается тем, что я читаю пару страниц, затем выдираю посвящение и оставляю эти «шедевры» где-нибудь в другом городе.
С другой стороны, ни один профессиональный поэт никогда не придумает того, что так легко удается графоману. Порой читаешь просто прелесть какой кошмар: «Осень наступила. / Нет уже листов. / И глядят уныло / бл…ди из кустов».
Могу вам чистосердечно признаться: я — самый настоящий графоман. Мне очень нравится писать.
— Подождите, а как же — неделя на поиск лучшей рифмы?
— Одно не исключает другого. Повторюсь, нанося значки на бумагу, я испытываю очень большое удовольствие. Дальше все зависит от твоего чувства меры и вкуса. Лев Толстой тоже был графоманом. Но с талантом.
— Евгений Евтушенко назвал вас поэтом — «самим собою недооцененным». Вот и свои стихи вы именуете не иначе, как стишками. Почему?
— Так они же маленькие! В молодости я писал «нормальные» километровые стихи, в основном в жанре упрека женщинам в неотзывчивости. Потом я их все утопил в помойном ведре…
— Простите, вы про стихи?
— Ну, не про женщин же! Это совершенно чудные созданья. Одно из них — моя супруга, мы вместе уже 48 лет. Можно даже сказать, что в семейной жизни я счастлив, поскольку в анкетах в графе «семейное положение» пишу: «Безвыходное».
Кстати, знаете, почему жены так не любят, когда их мужья возвращаются домой под утро? Они волнуются, что с ними случится что-то хорошее…Когда-то я написал такие строчки: «Семья от бога нам дана, / замена счастию она».
— Один из приемов, используемых вами в открытую, так называемое соавторство. Вся страна полюбила вашу интерпретацию Лебедева-Кумача: «Я другой такой страны не знаю, / где так вольно, смирно и кругом»!
— Да, я предупреждаю на каждом концерте, что часто в своих стишках задействую цитаты из русской классики. Не я первый это начал, и не на мне такие опыты закончатся. Есть такой одесский поэт Михаил Векслер. В его первой книжке я прочел, как он из одной строчки Некрасова сделал две — и, вы знаете, весь просто позеленел от зависти: «Войдет ли в горящую избу / Рахиль Исааковна Гинзбург?» Кстати, про евреев я пишу, и много — потому что пора знать о нас правду.
— Ну, как же, слыхали это ваше «От шабата до шабата…»
— «…Брат нае…ывает брата». Евреи — народ умный и сообразительный, но при этом есть полные дураки и идиоты. Еврей-дурак — страшное явление, поскольку присущие семитам эрудиция и апломб сохраняются.
Говоря о еврейском уме, вспоминается следующая история. Был такой мальчик-вундеркинд, скрипач Буся, то есть Боря Гольдштейн. И вот его, 11-летнего, вызывают в Кремль на награждение. Мама, Сара Иосифовна, дает напутствие: «Не бойся, я пойду с тобой. Главное, не забудь пригласить дедушку Калинина в гости…Буся, ты скажешь!» А на приеме сразу после того, как мальчик пролепетал что-то про семейное гостеприимство, мама закричала с места: «Буся, что ты такое говоришь, мы живем в коммунальной квартире!» На следующее утро им принесли на дом ордер.
Отношение к евреям по-прежнему неоднозначное. В Донецке получаю удивительную записку: «Игорь Миронович, можно с вами хотя бы выпить, а то я замужем». Горжусь посланием из Самары. «Я прожила пять лет с евреем. Когда расставались, думала, я никем из них теперь на одном поле с…ать не сяду. А поглядела на вас и поняла: сяду!»
— Кстати, об одном общем поле. Вы много ездите. А есть любимый город?
— Пожалуй, их два. Первым назову Иерусалим. Живу в Израиле уже много лет, и хотя душой до сих пор также привязан и к России, но все-таки уже считаю себя израильтянином. Второй любимый город, долгое время бывший первым и единственным, — это, конечно же, Питер.
— Да, быть питерским сейчас не модно…Игорь Миронович, а вы слышали о деле Pussy Riot?
— Разумеется. Согласитесь, девки выступили-то бездарно! Максимум, что они за это заслужили,— ремешка при домоуправлении. И дать за этот демарш два года тюрьмы — это позор и ответное хамство. Вообще, свое отношение к политике выражаю в рифму, недавно написал целый сборник «Бедадержавие». Это оттуда: «Густы в России перемены, / но чуда нет еще покуда; / растут у наших партий члены / — а с головами очень худо».
— А мне казалось, к власть имущим вы совсем индифферентны — судя хотя бы по таким известным строчкам: «Ни вверх не глядя, ни вперед, / сижу с друзьями-разгильдяями, / и наплевать нам, чья берет / в борьбе мерзавцев с негодяями».
— У меня есть еще. К примеру, «Я не люблю любую власть, / мы с каждой не в ладу, / но я, пока мне есть, что класть, / на каждую кладу».
— С политикой все более-менее ясно. А как бы вы в целом охарактеризовали состояние современного российского юмора?
— Если в целом, то одним словом: клиническое.
— С этого слова, если можно, поподробнее!
— Это весьма непростая задача: я попросту не смотрю все эти «аншлаги» и «камеди клабы». Но когда, переключая телеканалы, я попадаю на эти программы, меня охватывает холодное отчаяние. Я чувствую, что русский народ просто-напросто пичкают этим низкопробным юмором.
— Да, авторы эстрадных монологов сейчас в фаворе. А кто-нибудь из современных писателей вам нравится?
— Всегда с удовольствием читаю стихи Тимура Кибирова, Игоря Иртеньева, Дмитрия Быкова. Из ныне живущих прозаиков выше всех ставлю Виктора Пелевина. Это самый настоящий великий писатель. Причем с годами он пишет все лучше и лучше, его последний роман просто гениален. Еще очень люблю прозу Дины Рубинной, Люси Улицкой.
— Как вы относитесь к литературным премиям?
— Не могу поделиться с вами своими ощущениями, я их никогда не получал. Но за коллег каждый раз радуюсь.
Мне нравится сочинять, выступать с концертами. Все свеженаписанное я как раз и проверяю на публике. А на ком еще? Жену жалко, друзей — еще больше…
— Творческий вопрос: если краткость — сестра таланта, то плодовитость в каких с ним отношениях?
— Не думаю, что талант и повышенная производительность труда как-то связаны между собой. Недавно умер Дмитрий Горчев, писатель чудовищного таланта. Ушел в 47 лет, при этом написал одну-единственную книгу рассказов. А вспомним великого Веничку Ерофеева…
— Я спрашивал у Дмитрия Быкова, пишущего, помимо стихов и публицистики, едва ли не по роману в год, не считает ли он, что каждому отмеряно кем-то свыше определенное число строк и страниц…
- Как интересно, никогда не задумывался об этом. Вряд ли количество написанного кем-то ограничивается, иначе Толстой не написал бы свои 90 томов.
— А вы — знаете ли точно, сколько четверостиший создали?
— Нет. Но недавно подсчитали в издательстве — почти девять тысяч «гариков». Но я не гонюсь за количеством: «Во мне смеркаться стал огонь; / сорвав постылую узду, / теперь я просто старый конь, / пославший на х...р борозду».
— Позвольте уточнить: не надоело ли вам писать?
— Не дождетесь! Знаете, как-то в Москве, в Театре эстрады получаю записку из зала: «Дорогой Игорь Миронович! Спасибо вам, каждый раз мы всей семьей с огромной радостью уходим с вашего концерта!»
