Эхо войны: «От смерти меня спас трофейный сахар»
О том, что в этом году отмечается 67 лет со Дня Победы в Великой Отечественной войне, сегодня не трубят на каждом углу, хотя до официальных празднований остается меньше месяца. Все-таки громко отмечать у нас принято юбилейные даты. Но мы не забыли о том, что это за праздник. Мы помним, как наши бабушки и дедушки со слезами на глазах рассказывали о событиях 1941-1945 годов. Как показывали бережно хранившиеся все это время письма с фронта от тех, кто не вернулся. Как 9 мая надевали военную форму с россыпью звенящих медалей и словно молодели на глазах. Мы помним... А чтобы помнили не только мы, но и будущие поколения, портал продолжает публиковать серию материалов, посвященных томичам, участвовавшим в Великой Отечественной, или изучающих события тех лет сегодня. Открывает рубрику наш постоянный автор Виктор Юшковский. Уже готовится к выходу в свет его книга «Опаленные судьбы», отрывки из которой Виктор предоставил нам.
Из воспоминаний томича-фронтовика Ефима Юрьевича Левицкого
Родился 25 февраля 1925 года в Белоруссии, воевал с 1942 года пулеметчиком в стрелковой роте 1-го батальона 146-го стрелкового полка 48-й гвардейской стрелковой орденов Суворова, Кутузова, Хмельницкого Криворожской дивизии.
До войны я окончил семь классов и поступил учиться в Гомельское ремесленное училище. Проучился год, поехал домой на каникулы, но отдохнуть не пришлось: началась война.
Через несколько дней в прифронтовых городах и поселках стали создаваться отряды ополчения. Я и мои друзья записались, нам было по 16 лет. Мы охраняли школу. В конце июня немцы сбросили десант. Работники военкомата, милиции и мы, необстрелянные юнцы, уничтожили немецкий десант, пять человек захватили в плен. Были у нас при этом немалые потери.
20 августа 1941 года нас, молодых ребят, как будущее пополнение армии эвакуировали в Свердловскую область. Мои родители, сестры и два младших брата были эвакуированы раньше, а старшие братья уже были на войне. До 1943 года я не имел никаких сведений о родных. В городе Верхняя Солда Свердловской области я пробыл недолго. 3 сентября нас направили в Казань на военный пороховой завод. До декабря 1941 года я работал на заводе и ежедневно ходил в военкомат с просьбой отправить на фронт. Военком долго не поддавался на уговоры, но наконец 10 января 1942 года меня направили в полковую школу, которая находилась на станции Инза Ульяновской области. Там я проучился три месяца. Мне присвоили звание младшего сержанта и отправили на формирование на станцию Силикси.
Наша рота вошла в состав 264-й стрелковой дивизии. Я был зачислен пулеметчиком в стрелковую роту 1-го батальона 1060-го стрелкового полка. С тех пор началась моя фронтовая жизнь.
В конце июля 1942 года мы вступили в бой западнее Тулы. Перед наступлением на Харьков нашу дивизию переименовали в 48-ю гвардейскую стрелковую дивизию, а 1060-й полк — в 146-й стрелковый полк. Я стал командиром отделения. Наша дивизия освобождала Харьковскую область и Харьков. За участие в этих боях я был награжден медалью «За отвагу». Это было уже в 1943 году…
После освобождения Харькова наша дивизия получила приказ освободить Кривой Рог, откуда мы с боями прошли до Южного Буга. В этих боях я был тяжело ранен в грудь и оказался в госпитале в городе Чкалове (ныне Оренбург). Пролежал там более трех месяцев, а потом — снова фронт.
В 1944 году наша дивизия сражалась в Белоруссии, на Бобруйском направлении. Были тяжелые бои, мы освободили Брест, за что наши солдаты, в их числе и я, получили личные благодарности от Верховного главнокомандующего. Потом форсировали Буг на границе с Польшей и с боями дошли до стен Варшавы. Очень тепло встречали нас поляки. Под Варшавой в боях за город Тлущ я был ранен второй раз. На этот раз получил не очень тяжелое ранение, но провалялся в армейском госпитале около полутора месяцев.
Я боялся потерять свою часть, где всех знал, имел друзей, — был у меня в батальоне друг, капитан Михаил Болдаков, который позже стал Героем Советского Союза. Упросил я выписать меня из госпиталя досрочно, без справки и с большим трудом догнал свою часть где-то под Минском, который был уже к тому времени освобожден. Мне присвоили звание гвардии сержанта и назначили командиром орудия.
После пополнения нашу дивизию перебросили на границу с Восточной Пруссией. Теперь мы уже воевали на немецкой территории. Два с половиной месяца мы находились в обороне, а затем пошли в наступление. В этих же местах воевал когда-то мой отец. С тяжелыми боями продвигались к Кенигсбергу, который был взят нашими войсками в конце марта 1945 года.
Еще за бои на Бобруйском направлении в Белоруссии я был награжден Орденом Славы 3-й степени, а здесь, под Кенигсбергом, — орденом Красной Звезды. В Восточной Пруссии под городом Прейсиш-Эйлау я был контужен. Лечение прошел в медсанбате, от отправки в тыловой госпиталь отказался, вернулся в часть, которая уже направлялась на прорыв к реке Одер.
30 апреля 1945 года наш полк форсировал канал Шпрее, который идет вокруг Берлина. 2 мая после ожесточенных боев был взят Берлин. Я помню бои на улицах Кайзерштрассе, Фридрихштрассе и станции Шарлотенбург в Берлине. Я бы не сказал, что Берлин представлял собой одни развалины. Из окна каждого дома, из каждой щели в нас стреляли. У нас была 56-миллиметровая пушка. Стреляем по дому, пока оттуда не затихнут выстрелы, аж ствол раскалится. Потом ворвемся — и по этажам: немцев нет, прячутся в подвале.
На станции мы захватили целый эшелон «фольксштурме»: одни старики. Вели мы их по улице, а нас начали обстреливать из одного дома. Заскочили в дом, поднялись. Слышу, дверь открылась — и выстрел. Я из автомата прострочил, врываюсь, а там — старик в макинтоше, а под ним портфель. Я портфель выхватил, в нем парабеллум, еще порохом пахнет. А старушка виснет у меня на ногах, чтобы не убивал мужа. И что удивительно: только что стреляли из какого-нибудь дома, а зайдешь — там уже ресторан работает. И хозяин готов тебя накормить и напоить вдребезги.
За бои в Берлине я был награжден вторым орденом Красной Звезды. После взятия Берлина нас направили в Чехословакию, но, не доходя до Праги, 8 мая, мы узнали о капитуляции Германии. Через Прагу прошли маршем. По сторонам дороги стояли жители и бросали нам цветы, выносили выпивку и закуску.
В течение еще двух месяцев мы находились в Судетах. Там я влюбился в чешку. Хорошая девушка, из простой семьи. Влюбился так, что надумал жениться. Пришел к командиру полка и говорю: хочу жениться, ведь война кончилась. А он говорит: сынок, знаешь, где Магадан? Так вот, если не хочешь туда попасть, оставь эту мысль...
Из Судетской области нас отправили в Советский Союз, где местом дислокации нашей 48-й гвардейской стрелковой орденов Суворова, Кутузова, Богдана Хмельницкого Криворожской дивизии стал город Лида Барановической области. На этом мой боевой путь закончился. В ноябре 1945 года я был демобилизован…
Мне было тогда всего 20 лет, а за плечами была уже такая война. Я служил вначале в пехоте, ходили в наступление на танки. Бывало, вступал с врагом в рукопашную, ходил в разведку. Однажды от роты в 130 человек в живых едва 30 осталось. Был неразумный приказ: дневное время, солнце в зените, прятаться негде. Оставшиеся в живых вернулись, не достигнув цели.
В бою пулям не кланялся. У меня была одна история, когда я, 17-летний парнишка, после трехмесячного обучения в полковой школе оказался на передовой. Меня, необстрелянного, послали получить завтрак на четверых. Полковая кухня была в низине, в балке за полтора километра от нас. Была зима, четыре часа утра (питание на позиции привозили в темное время, чтобы немец не мог засечь и открыть огонь). Тогда давали кашу, по 900 граммов хлеба, 100 граммов водки — на 12 часов. Получил я продукты, несу два котелка с горячей кашицей, за спиной рюкзак, и вдруг — где-то рядом снаряд разорвался. Я шарахнулся, упал в снег, все содержимое котелков вылилось. Хлеб только и донес, люди голодные остались. Это было мое боевое крещение, и потом еще некоторое время я все пригибался, когда стреляли, не понимал — наш снаряд летит или немецкий. Потом научился разбирать, понял, что звук летящего снаряда или мины доходит, когда уже пролетели, и перестал пригибаться.
Самой большой трудностью на войне были голод и холод. Полученный хлеб съедаешь зараз и потом 12 часов — без еды, в окопах промерзаешь до костей, много было обморожений. Когда ходили в наступление, кормили лучше.
Когда я был командиром подразделения (семь человек в подчинении), с вечера подавал заявку на питание; если ночью кого-то убило, его порцию нам все равно выдавали. Давали по 100 граммов водки. Я не пил, фляжка у меня всегда была полная. Вот говорят: люди на фронте напивались, а пьяному море по колено, поэтому, мол, такие смелые были. Это неправда. Всем хотелось жить, только прояви неосторожность — сразу на мушке у снайпера окажешься. Фуражку на штыке приподнимешь, а снайпер немецкий тут как тут.
Дополнительным питанием становились порой трофеи — немцев хорошо кормили, у любого солдата всегда в запасе были галеты, шоколад. А меня от смерти спас, когда меня первый раз ранило, трофейный сахар. Мы захватили станцию, а там — вагон с сахаром, и мы, голодные, набрали его про запас. У меня было «слепое» осколочное ранение в грудь и мешочек с сахаром меня частично прикрыл. Иногда животину какую-нибудь одичавшую подстрелим — и сразу в котел, а то и лошадь подбитую — все ели.
Другой бедой на фронте в начале войны были вши. Казалось, они лезли прямо из тела! Снимали с себя их горстями. Когда меня ранило, и я попал в медсанбат, меня вымыли, перевязали, а утром смотрю — повязка вся черная, вшами покрыта. Я шинель выбросил, в телогрейке ходил. Хорошо, если достанешь трофейный порошок, посыплешь и часа два живешь спокойно. А так, бывало, зимой в мороз снимешь с себя все, нательную рубашку в снег зароешь, протрясешь... А к концу 1942 года вши исчезли, хотя мылись мы редко. Другие бытовые подробности фронта — передвижные бани (палатка, теплая вода, тазики), прожарка одежды (после чего она была вся желтая), армейские госпитали (палатка, а в ней печь-буржуйка)…
Помню тяжелые две недели, когда мы, 20 человек, выходили из окружения. Продвигались ночью. В деревни заходить боялись, на западе народ плохо относился к советской власти, нас могли выдать. Отощали сильно. Лежит лошадь убитая, от нее запах страшный, а мы шкуру отрежем, опалим и жуем, чтобы слюну нагнать. А потом, когда вышли из окружения, нас сразу в медсанбат положили и две недели откармливали кашей. А когда вывели на переформирование, за нас взялся СМЕРШ. Каждую ночь, в три часа выводили на допросы: кого ты предал, кого видел? А мы тогда ни одного немца не встретили. Помучили-помучили, ничего не добились, так как показания наши сходились.
А перед отправкой на фронт еще хуже был случай. До этого я ни разу не стрелял. Стали нас тренировать, выдавали по пять патронов. И мы шли на стрельбище. По возвращении должны были сдать пять стреляных гильз. Раз сдал я эти гильзы, другой раз, а на третий одну гильзу в снегу потерял. Я весь снег перерыл, руки отморозил, а гильзу не нашел. Две недели меня таскали в СМЕРШ. В два часа ночи поднимут, в четыре... Кого хотел убить? Куда дел патрон?! Страшное дело. Я им обмороженные пальцы показывал — не верят. А после допроса начинали вербовку, чтобы я за товарищами следил. Я отказался: у меня товарищи хорошие, я им всем доверяю. Кое-как отстали.
В начале войны на снаряды лимит был. За каждый снаряд отчитываться надо было (у каждого имелась стрелковая карточка). Нам давали ориентир, и мы стреляли из 45-миллиметровых пушек, пока научились определять расстояние по ориентирам, а до этого много снарядов не достигало цели. И вот надо было объясняться. Потом уже лимита не было: стреляй, сколько хочешь, лишь бы немца убивал.
Тяжело вспоминать еще одну подробность войны. Много бывало тогда среди солдат самострелов, когда сами себе простреливали ноги, руки, чтобы попасть в госпиталь. Чаще это бывали мальчишки. Над ними устраивали показательные суды и выносили расстрельные приговоры, которые тут же приводили в исполнение. У нас в роте был один пулеметчик Дегтярев, он сделал самострел. Его вначале положили в госпиталь, а потом доставили в часть и показательный суд устроили. Он умолял оставить его в живых, клялся, что искупит вину кровью, но таких не прощали. Бывали и дезертиры…
И вот война окончена. Демобилизация. Я вернулся, закончил курсы шоферов и стал работать. В 1947 году женился. Встретил прекрасную женщину, с которой мы прожили более 50 лет. Раиса Борисовна была учительницей в Речицкой школе, мой младший брат учился у нее в седьмом классе. Там я с ней и встретился на родительском собрании.
Немного о братьях. Четверо из них были на фронте.
Один был взят в армию еще в 1939 году и погиб в начале войны. Другой, самый старший, сначала был освобожден, но затем его тоже призвали, и он погиб в конце войны в Польше. Третий брат Наум был организатором партизанского движения в Белоруссии. Он был призван в армию в 1940 году, служил в авиации в Прибалтике. В начале войны был ранен, лежал в госпитале в Куйбышеве, где получил предписание ЦК ВКП(б) Белоруссии о привлечении его к организации партизанского движения в своем районе. Он до войны там работал техноруком в конторе «Заготзерно», хорошо знал людей в колхозах. Позже брат был награжден орденом Красной Звезды и партизанской медалью I-й степени. Из-за тяжелого ранения стал инвалидом I-й группы и умер в 76-м году от рака крови. Сейчас в Белоруссии живет младший брат Яков. Ну, а Аркадий, благодаря которому я познакомился с будущей женой после войны, стал строителем. На его счету — ряд известных атомных станций. Дети его тоже стали строителями…
Из фондов Центра Документации новейшей истории Томской области.
Отрывок из воспоминания появится в готовящейся к изданию книге «Опаленные судьбы».
