Письмо. Деду Петру посвящаю...
Высоко над сосновым бором в яркой синеве перекатывается гром, потом начинает сыпать сквозь солнце серебряный дождь. От жары воздух быстро становится сосновым паром, стелющимся вдоль озера. Озеро затянуто наполовину зеленой ряской, где-то хрипло трещат дрозды, да вдалеке выбивает морзянку трудяга-дятел. Хвоя у подножья стройных сосен влажная и прохладная, чуть набухшая и мягкая. И по спокойствию, что царит повсюду, по чистоте воздуха и неба, по призрачному появлению стаи косуль, кажется, что войны больше нет. На земле обычный мирный день переваливает за полдень, а потом наступит и долгий тихий вечер, затянувшийся далеко за полночь…
Но это лишь иллюзия, колдовской обман, устроенный матушкой- природой, уставшей от войны. Перед закатом на бревенчатых стенах блиндажа сквозь маскировочную сетку скользит золотая нить низкого солнца. На пустом ящике из-под снарядов «сорокапятки» сидит пожилой солдат в выцветшей гимнастерке. В глубоко посаженных глазах стоят слезы, преломляя ровные строки ученического пера, обмакиваемого в свекольные чернила, от чего кажется, что косая линейка тетрадного листа пропитана кровью там, где нажим пера чуть сильнее. Солдат читает письмо от сына.
«Здравствуй папа! Пишу тебе с сибирским приветом от всей нашей большой семьи. Все у нас хорошо, потому что все здоровы и дед Дмитрий тоже, чего и тебе желаем. Мы с мамкой целыми днями то на колхозном покосе, то на прополке. А деда с малыми, Зинкой и Мишкой, домовничают, но сена для Зорьки нынче не ставят. Приезжал с района налоговый инспектор, он то корову и забрал, когда ее Мишка за околицей деревни пас. Деду записку вручил, мол, мамка задолжала по продналогу, и еще оперуполномоченным пригрозил, крыса тыловая. Особливо мне маму жалко стало, когда она вечером про все узнала, спрятала Мишку и Зинку под кофту и сидела, раскачиваясь, на крыльце, но не плакала. А ночью ей худо сделалось. Деда отвар из кореньев варил и поил ее. Утром я на работу один пошел, а она уж в ночную смену вышла, чтобы косить по росе, помнишь, эти комаровские поля. Ты еще меня там учил правильно литовку отбивать.
Извини, папа, я не хотел тебе такое письмо на фронт писать, особенно про беду с Зорькой, но деда очки надел и весь вечер по слогам читал и выпороть обещал, если про корову не напишу. Да я и сам понимаю, что зимой без коровы нам худо будет. Но ты не горюй, перезимуем. Школу брошу и пойду скотником на ферму, так что Мишке с Зинкой хоть обрат да будет к картошке. А она нынче хорошая должна уродиться, цвела дружно и ботва толстая. Это потому что мы по весне с дедом на санках в огород навоз свозили, как ты обычно делал.
Передавай привет товарищам красноармейцам и товарищу Ворошилову. Это деда велел дописать, ежели встретишь, конечно, красного маршала. До свидания, и крепко тебя обнимаем. Твой сын Иван». Рядом печатными буквами: «Береги себя, жду. Катерина».
Солдат, погруженный в невеселые думы, и не заметил, как на пороге блиндажа появилась рослая фигура молодого капитана с золотой звездой Героя на груди. Комбат весело гаркнул: «Петро, ты у меня ординарец или как?! Почему до сих пор сургуч для пакетов тверже фрицевского шоколада? Ну и, конечно, вопрос о кителе должен быть выставлен на повестку дня немедленно, коли мы с тобою собрались в штаб армии»
Солдат вскочил, поправил пилотку и вытянулся в струнку, пряча треугольник письма в сапог: «Виноват, товарищ комбат! В один момент все справлю!» — «Що я бачу, Петро, на тебе лица нет? На кой, доложи мне, письмо от командира в сапоги шхерить?!»
В голове солдата вмиг все перемешалось: и дивный вечер, так не похожий на войну, хотя за лесом немецкие укрепрайоны, и косые строки письма, от которых за версту несло бедой из-за потери коровы, единственной кормилицы и спасительницы для семьи, и мелькнувшая последняя надежда на геройского командира... Солдат двумя пальцами подцепил письмо за голенищем кирзового сапога, переложил в правую руку и решительно протянул капитану.
Комбат начал читать письмо из далекой Сибири, покусывая ус. С каждой строчкой лицо его темнело и вскоре превратилось в маску. Её солдат уже видел во вражеских окопах на рукопашной. Это была маска отвращения, сменяемая тут же на маску лютой ненависти и наоборот. «Коня мне!» Засунув треугольник письма в карман гимнастерки под самую звездочку Героя Советского Союза, комбат круто развернулся и, наклонившись, устремился под своды блиндажа. Через пять минут крутая холка Буланого уже исчезла на спуске песчаной дороги к штабу армии.
...В синем море неба застыли островами облака. Теплый ветер несет с осенних садов кружащие голову запахи доброго урожая, и чем ярче и радостнее печет солнце, тем холоднее тянет из ям, вырытых в тени раскидистого дуба. Могил — три. Немецкий снайпер начал работать успешно. Вдоль тел, завернутых в плащ-палатки, выстроился почетный караул. Солдат бережно выстилает еловым лапником последнюю яму и, ухватившись за протянутый приклад карабина, выбирается наружу. « На сыру землю у нас в Сибири никак нельзя... Коль гробов не успеваем, да хотя бы так... А то как же, не по-христиански...»
Впереди канонада, высоко в небе наши бомбардировщики летят строго на запад. По змеиной дороге вдоль серых от пыли холмов идет пехота. Увидевшие почетный караул, на ходу снимают каски, иные идут и так, погруженные в свои мысли. Солдат наклонился над спокойным, красивым черноусым лицом, поцеловал покойника в лоб и тихо прошептал, украдкой перекрестясь: « Спасибо тебе, командир, за все... Прости своего ординарца, что не уберег!»
Беременные дождем тучи быстро стекались к новому погосту. Уже первые крупные капли окропили комья глины, а солдат все стоял на коленях перед крайним холмом с придорожным валуном с красной звездочкой и бормотал: «Товарищ капитан, я вам письмо Вани, сына моего не успел прочесть. Послушайте... «Здравствуй папа! У нас большая радость! Из района сам председатель приезжал и с ним еще двое, один без руки. Он нам после корову и привел вместо Зорьки. Она хоть и комолая, но молока больше дает, еще и стог сена выделили. Я так ничего и не понял, когда бабка Фрося с нашим дедом спорили. Бабка говорила, что это господь ее молитвы на небесах услышал, а дед, что это Петро к красному маршалу Ворошилову на прием ходил, опосля Ванькиного письма, писанного под его, дедовскую диктовку. А еще бабы говорят, что тот мордатый налоговый инспектор с района исчез…»
Никогда не забуду, командир, что ты спас ребят моих малых от голодной смерти. Торжественно клянусь отомстить врагу за тебя! Сегодня ночью в наступление идем по всему фронту! Спи спокойно боевой наш товарищ и батя-комбат...
Валерий Старовойтов
Рассказ прислан для участия в проекте портала «Что я помню о войне»
