Напрасно обижаетесь, чолдоны!
Сто двадцать лет любим и обижаемся. Обожествляем, преклоняемся и снова обижаемся. Оправдываемся, укоряем и восхищаемся. Изучаем, читаем, ставим, открываем и недопонимаем. Гордимся и не соглашаемся. Простить не можем «свинью в ермолке» и «нетрезвый город». При жизни отсылаем ему стихотворение с укором: «Не распознал ты сибирячки». Через сто лет после смерти ставим скульптуру, в которой любовь и обида сплавились в карикатурный образ некрасивого, пожилого человека с непропорционально большими стопами, причем босыми. Хотя точно знаем — и молод был (всего-то 30 лет!), и красавец высокого роста (1м 86), и талантлив, и гуманист, и человек порядочный.
Да, зацепил Антон Павлович томичей. Уязвил сибирский патриотизм в самое сердце! А ведь пробыл-то здесь всего шесть дней. Однако нескольких нелицеприятных замечаний хватило, чтобы 120 лет Томск вел (и продолжает вести) активный диалог с классиком.
...В день рождения Чехова Пушкинка собрала своих читателей и томских писателей, чтобы продолжить разговор с классиком и о классике. Чехов в качестве «почетного гостя» взирал на собравшихся с портрета. Так он выглядел, когда посетил Томск: молодой, тридцатилетний, красивый без хрестоматийного пенсне. Его глазами я взглянула на аудиторию: средний возраст тех, кто пришел отпраздновать юбилей писателя — пятьдесят с «хвостиком». Вот и делайте вывод, для кого Антон Павлович по-прежнему современный и актуальный писатель.
Повод собраться — не только юбилей, но и новая книга «Чехов и Томск», выпущенная библиотекой к 150-летию писателя. Может быть и не стоило говорить сейчас о презентации (информационный повод ушел), но замечания, высказанные тогда ее участниками весьма любопытны.
На актуальности Чехова настаивала ведущая вечера библиотекарь Ольга Никиенко. Другой сотрудник Пушкинки и редактор-составитель сборника Эдуард Майданюк, не желая спорить, своим выступлением слегка поколебал уверенность, что Чехов актуален. По крайне мере, не для всех. Эдуард Кондратьевич провел эксперимент: купил все газеты, какие вышли в день рождения Чехова, и ни в одном из местных изданий не обнаружил статьи о юбилее классика. Единственная газета, которая не забыла о дате, были «Аргументы и факты». Но московский автор статьи взял на себя смелость утверждать, что наш классик ехал вовсе не на остров Сахалин, чтобы показать вопиющее бесправие каторжных и ссыльных, а направлялся в Японию, чтобы там «пощупать японских б…»
Так откуда берутся поверхностные суждения о великих? Только ли из посыла «ничто человеческое не чуждо»? Скорее всего, «мы ленивы и нелюбопытны»: удобнее и проще пересказывать, повторять выдернутую когда-то и кем-то цитату. Сознаюсь, и я грешна, повторяя вслед за многими и про «свинью в ермолке», и о неколоритных сибирячках, «жестких на ощупь». Повторяла и обижалась на Чехова, не понимала, почему Красноярск и Иркутск, понравились больше. Но при этом упускала из виду два главных обстоятельства — контекст писем, из которых были вырваны цитаты, и контекст жизни.
Вот эти два контекста и попытались восстановить авторы и составители сборника «Чехов и Томск». И те, кто выступал на презентации. «В таких разговорах эксплуатируют замечания, которые Антон Павлович сделал в письмах к своей сестре, измученный, больной, истерзанный дорогой, — заметил писатель Вадим Макшеев. — Он собирался на Сахалин добираться пароходом, не получилось. Ехал на перекладных, в самую распутицу. Тут наводнение. Чуть не утонул. Ну, посудите сами, в каком он должен быть настроении? К тому же в семи его очерках о Сибири картины обобщены».
От лица коренных сибиряков профессор-филолог Томского госуниверситета Александр Казаркин предложил простить Чехова за его нелицеприятную оценку Томска. «Раздраженный приехал. Трудная была дорога. Он, верно, думал, что дороги, как в Европе, а тут совсем не так. Видимо, что-то ожидал от Томска, университетского города. А Томск потряс его грязью, азиатским бесправием. Хотел, стало быть, встретить светское общество, а тут всякая мыслящая и немыслящая интеллигенция приходила к нему и через две минуты предлагала: «А не выпить ли нам водки?»
«А ему надо было срочно писать, — продолжил мысль библиофил Эдуард Майданюк. — Был договор с «Новым временем». В каком напряжении работал Чехов! И вдруг кто-то приходит, отвлекает…Все это раздражало».
Тем не менее многое Чехову подсказали томичи. Так считают выступавшие. «Ведь самые существенные раздумья связаны с Томском, — заметил Казаркин. — Эти мысли подсказаны и Ядринцевым, и Потаниным, и журналистами «Сибирского вестника». В Томске рождалось сибирское самосознание. В Томске поставлены самые-самые вопросы: штрафная колонизация, местный патриотизм, отношение к аборигенам, которые уже тогда вымирали и ассимилировались, отношение к материалу — человеческому и природному».
Жанр своего выступления Александр Петрович обозначил как «попутные раздумья чолдона», то есть коренного сибиряка. И не то в оправдание Чехову, не то в оправдание Томску профессор-литератор заметил, что «в Сибири люди не для жизни рождались, а для памяти». Александр Петрович сослался на других путешественников, которые отмечали, что в Сибири хорошо ухожены кладбища, а дома напоминают лачуги. «Так или иначе, Чехов заставил и заставляет вглядеться в нас самих. Он честно и прямо саданул. Устроил нам, чолдонам, встряску!»
«Если прочтете до конца книгу, то поймете, что у него наладились отношения с журналистами «Сибирского вестника», — советовал и направлял Майданюк. — В «Славянском базаре» они встречались ежедневно, обсуждали проблемы, шутили. Чехов много рассказывал. И из Томска уезжал в хорошем настроении. Здесь ему купили отличную коляску, и он радовался, что может дальше путешествовать, растянувшись в полный рост».
Картинку этой коляски показали, а еще открытки старого Томска. Но с существенным примечанием: таким город стал лишь 10-15 лет спустя после визита Чехова. Так что не мог видеть Антон Павлович ни Второвского пассажа, ни нынешнего почтамта, ни аптеки «Штоль и Шмит», ни Общественного собрания, ни зданий по Ямскому переулку, где ныне располагаются художественный музей и ТЮЗ. Из всех достопримечательностей — только развалины Троицкого собора (купол обвалился). Как заметит Владимир Костин в своем очерке «Томск в 1890 году, или Два метеора», город ждал своего Лыгина.
...Со сборником «Чехов и Томск» не торопясь знакомилась дома. Мне повезло более других участников вечера — как автору одной из статей подарили книгу. (Тираж, увы, небольшой — 200 экземпляров, почитать можно или в Пушкинке, или в электронном виде, на сайте библиотеки). Статьи, письма, особенно очерк Владимира Костина «Томск в 1890 году, или Два метеора» многое прояснили. Внимательное чтение газеты «Сибирский вестник» за 1890 год (вслед за Костиным) заставило отбросить спесь жителя «умного» города и необоснованную обиду на классика. И согласиться с его точкой зрения, что Чехов точно поставил диагноз Томску: «свинья в ермолке».
Судите сами по цитатам: «Снег грудами — даже богачи не убирают, а особенно наш почтенный лорд-мэр» (речь идет о купце Евграфе Королеве). «Множество дохлых петухов и куриц валяется около Ярлыковской церкви». «Улицы немощенные, хотя камня в Томске большое изобилие. В сухую погоду на улицах носятся облака едкой и всюду проникающей пыли, в дождливую погоду грязно». «Грязь, нечистота, вонь составляют, кажется, характерные особенности всех русских поселений в Сибири». «Утонули на улице: Тверская улица даже отгорожена, лошади тонут» (23 мая). «На Тверской улице утонули человек и лошадь, человека вытащили» (начало июня).
Может быть, сегодня улицы мощеные и вони нет, но пыль да грязь, увы, и по сей день. И по сей день все склоны Воскресенской горы завалены мусором. А дворы зимой не чистят от снега, как и раньше...
В 1890 году заметки «Сибирского вестника» о Тверской с ее «классической грязью» были перепечатаны столичными газетами. Параллелей с Томском чеховской поры можно найти немало и сегодня. Даже в описании погодных аномалий. «Зима 89-90-го была изобильно снежной». В январе отменяют бега на заваленном снегом ипподроме, в конце февраля ипподром все еще не готов, двор королёвского театра в снегу — «может утонуть лошадь». «Томичи замечают: такого снега не было лет пятнадцать. В конце марта снега столько, сколько не припомнят старожилы, которым за 70». Вот одна из причин «страшного, небывалого наводнения». Хотя и в тогда уже предлагали Думе закупать динамит и взрывать лед.
Река пошла 28 апреля, а за пять дней до этого газета сообщала, что «на восточной стороне неба показалась блестящая звезда и довольно медленно покатилась вниз». А 15 мая, накануне приезда Чехова — еще один метеор. Как знамение, отмечает автор очерка «Томск в 1890 году, или Два метеора». И мы понимаем, какой смысл вкладывал писатель, журналист и филолог Костин в название. Чехов — тоже для нас метеор. Только след от его посещения до сих пор в наших сердцах.
