«О, жара несносная!»: июль в дореволюционном Томске
Июль — время отпусков и отдыха, но... городская жизнь в это время не заканчивается. Дела бурно развивались и в дореволюционном Томске, о чем свидетельствуют газеты конца XIX века. Посмотрим, какие события происходили в городе в летние месяцы 1880-х годов, опираясь на статьи в местном «Сибирском вестнике».
Университет — «стройка века»
С того самого момента, когда 26 августа 1880 года в Томске состоялась закладка будущего Императорского Томского университета, газета постоянно информировала читателей о том, как продвигаются дела с постройкой университетских зданий. В 1885 году дело шло к концу, и «Сибирский вестник» подробно перечислял, что уже было сделано:
«Две артели штукатуров окончили штукатурку вестибюля главной парадной лестницы и самой лестницы, стен и столбов с карнизами.
Окончена укладка ступенного камня по двум лестницам, идущим с подвального этажа в вестибюль, от вестибюля главной парадной лестницы со второго этажа и особой лестницы, идущей со второго этажа к чердаку; также уложена лещадная плита на всех площадках в вестибюле, также в первом и втором этажах.
Изготовлена уже в Гурьевском заводе чугунная решетка для главной парадной лестницы...
Актовый зал окончен вполне. Помещение, предназначенное для церкви, загрунтовывается под масляную краску и приступлено к настилке паркетных дубовых полов...
Устроено шесть новых ватерклозетов...
В каменном трехэтажном доме студенческого общежития, построенном на частные пожертвования... вестибюль парадной лестницы выложен обтесанной плитой и парадная лестница с площадками, идущая от вестибюля до третьего этажа, окончена вполне. Железная же решетка для этой лестницы заказана здешним кузнецам. Кроме того, для дома общежития выстроен особый погреб» (СВ. 1885. № 8).
Таким непривычным — вытянутым в длину и каким-то «голым», без знаменитой Университетской рощи, был главный корпус университета в 1880-х годах.
Горожане могли убедиться из отчета, что лето не стало помехой для продолжающегося строительства: отделка шла, причем строительный комитет особо старался докладывать о качестве работ. На полы укладывался паркет, железные решетки заказывались у лучших мастеров и так далее. Конечно, никто не предполагал, что только в 1888 году первые студенты смогут приступить к занятиям: думали, что уже, может быть, осенью 1885-го Томск станет по-настоящему университетским.
А вот июль следующего, 1886-го года, ознаменовался официальным открытием целого почтово-телеграфного округа. С центром, конечно же, в Томске: ведь в конце XIX века это был крупнейший губернский центр, многонаселенный, располагавшийся на пересечении торговых путей — «Сибирская Москва», по отзывам современников:
«1 июля открыл свои действия вновь образованный Томский почтово-телеграфный округ... Управление округа помещается в здании, занимаемом ныне телеграфною станцией... Священник из собора отслужил молебен и окропил помещение управления водою. По окончании молебна было прочитано Высочайшее повеление об образовании округа и о начатии его действий с 1 июля... После речи все чины управления были приглашены к завтраку, за которым первый тост был провозглашен начальником округа за здоровье Государя Императора, встреченный громким «ура» всех присутствующих; второй бокал был выпит за здоровье начальника главного управления почти и телеграфов, генерала Безака, и, наконец, третий за Х.Х. Нечичинского. Этим и заключилось скромное торжество открытия округа...
Искренне желаем новому учреждению не погрузиться в канцелярскую рутину, а проявить свою деятельность в существенных и крайне необходимых улучшениях, как например: испросить разрешение отправлять почту из Томска в Европейскую Россию не менее семи раз в неделю; городские почтовые ящики очищать не два раза в день, а по крайней мере, четыре, устроить правильную доставку городской почты и т.д.» (СВ. 1886. № 52).
Как все-таки это было трогательно — официально поднимать тосты за начальников, а потом еще и сообщать об этом читателям.
А вот внешний вид томского Главпочтамта практически не изменился с конца XIX века.
Освящение университетской церкви
В июле 1887 года главным местом действия опять стал университет. Но на этот раз только одна его часть, важнейшая для дореволюционной эпохи — церковь. Причем мероприятие, проводившееся в ее стенах, было фактически «закрытым» и невероятно торжественным:
«В среду, 29 июля, преосвященным Исаакием в сослужении двух архимандритов, одного протоиерея и трех иереев освящен университетский храм, посвященный имени и покровительству Божией матери (Казанския).
Отлагая, по краткости времени, объяснение главных обрядов освящения до следующего номера, скажем теперь, что перенесение мощей из архиерейской церкви в университетскую совершено с особой торжественностью. На пути церковного шествия были расположены шпалерами нижние чины батальона. Порядок на всем пути перенесения, благодаря распорядительности М.А. Архангельского, был превосходный.
Храм был освящен в присутствии попечителя учебного округа В.М. Флоринского, высших губернских властей, представителей городского общества и особо приглашенных частных лиц. По окончании освящения, преосвященным Исаакием было сказано прочувствованное слово.... После богослужения, радушным хозяином В.М. Флоринским предложен был всем присутствующим при освящении скромный завтрак» (СВ. 1887. № 88).
Домовая церковь Императорского Томского университета работала вплоть до окончания Гражданской войны в России и до прихода в Томск большевиков в конце 1920 года.
Таинственный сад
В конце XIX века с традиционными местами отдыха томичей — Лагерным садом, городским, Буфф-садом — успешно конкурировал сад «Алтай». Благодаря книге Э.К. Майданюка «Сады и парки Томска» мы знаем о том, что он находился в районе Московского тракта, рядом с пивзаводом Крюгера. Но фотографий его, по-видимому, не сохранилось. Газеты же довольно часто описывали летние праздники, которые проводились в нем — с разной степенью успешности:
«Гулянье в саду «Алтай» привлекло в последнее воскресенье до 200 человек. «Аэростат» поднялся удачно, выбрасывали бураки, освещался разноцветными огнями и сгорел где-то довольно далеко над Томью; фейерверк тоже был сожжен хорошо. Следовало бы только обращать более внимания на боковые ходы в сад, которые плохо охраняются, так что через них в сумерках проникает масса публики, которая поведением своим нарушает общее впечатление, очень благоприятное. Мы уверены, что во время сожжения фейерверка три четверти присутствующей публики проникли контрабандным образом, без билетов; кругом слышны были двусмысленные шутки и замечания, а при возвращении публики в главную часть сада была давка и толкотня» (СВ. 1886. № 54).
Городской сад всегда был одним из любимых мест отдыха горожан... но в конце XIX века с ним успешно конкурировал «коммерческий» сад под названием «Алтай».
Впрочем, ошибки учтены не были, и «безбилетники» продолжали проникать в сад и в последующие годы:
«В понедельник, 29 июня, на первое гулянье в саду «Алтай» собралось 350 человек. Распорядители, видимо, употребляли все усилия для того, чтобы гуляние обошлось без скандалов со стороны пьяных, которые хотя и в небольшом количестве, но стали появляться вечером. Г. Жукову следует посоветовать: во-первых, устроить хотя бы небольшую гимнастику для детей; ту маленькую лестницу, которая теперь стоит, нельзя назвать гимнастикою, и дети скучают в ожидании фейерверка, сжигаемого довольно поздно; во-вторых, фейерверк надо зажигать не так близко к публике, во избежание могущих произойти несчастий и переполоха, как это случилось в понедельник, вследствие упавшего среди зрителей одного шарика из римской свечи. Вообще, фейерверк нельзя назвать удачным: он был жидок и однообразен, но зато много было оглушительного треска и отвратительного смрадного дыма, наполнившего весь сад после окончания фейерверка.
В саду играл оркестр Маломета, довольно полный и сносный. К часу сад опустел; в извозчиках недостатка не было» (СВ. 1887. № 75).
Несмотря на все свои недостатки, «Алтай» был одним из немногих мест, где жители отдыхали летом, к тому же доступен он был не всем:
«Прекрасная погода, стоящая в Томске третью неделю, особенно дает чувствовать отсутствие в городе хотя бы небольшого общественного садика. По вечерам городские жители посостоятельнее стремятся в «Алтай» (сад Качковского) и в лагеря, а бедняки остаются в душном и пыльном городе. В утешение последним можем сообщить, что на днях состоится открытие для публики сада, устроенного около здания приказа Общественного презрения. Мысль о разведении этого сада принадлежит Н.Н. Петухову, а средства на это — 1000 р.— дала еще года два тому назад городская Дума» (СВ. 1886. № 52).
Кстати о погоде
Погода в Томске и в конце XIX века — как и в начале — отличалась... полной непредсказуемостью. Были дни жаркие, были холодные, были грозы и дожди: единственное отличие от нынешних времен заключалось в том, что все эти явления тщательно фиксировались в газете. Вот, например, одна из заметок рассказывала об «убийственной грозе» 1886 года:
«10 июля, после удушливой жары, продолжавшейся почти целый месяц, над городом разразилась сильнейшая гроза, с страшным ливнем. Вечером и ночью шел большой дождь.
В деревне Кузовлевой, в девяти верстах от Томска, бывшею последнею грозою убило жену польского поселенца Петровского — мать шестерых детей» (СВ. 1886. № 55).
А фельетонист «Сибирского вестника» описывал лето в самых ярких красках:
«Стой, ямщик, жара несносная...
Дальше ехать не могу!
Продекламировал мой приятель, чиновник, наблюдающий за исправлением дорог, и в самом деле приказал тройке остановиться. Ехали мы в деревню, на рыбалку, а кстати чиновник хотел осмотреть «вверенный ему участок». Жара стояла невыносимая. Мелкая пыль, поднятая проезжающим экипажем, не летела, не улеглась на полотно дороги, а, раз поднявшись, стояла стеной. Мошка, овод и всякий гнус немилосердно жрал людей и лошадей». (СВ. 1885. № 55)
Или вот такая зарисовка позволяет нам ощутить городскую атмосферу лета 1887 года:
«Погода у нас все лето почти такая, какой смело могли бы позавидовать и благословенные уголки Малороссии. Ровное, теплое время стояло весь июнь, и лишь начало июля подарило нас, и совсем некстати, двумя неделями дождей. Теперь уже опять жарко, и в иные дни убийственно душно.... В поле, в лесу, на берегу реки, среди аромата и красот природы, не испорченной ни внутренними недоразумениями, ни требованиями высшей политики, чудно хорошо и легко, приветливо дышится! Все ближайшие, а отчасти и дальние окрестности Томска полны дачниками. Город замер, и пустота его бьет в глаза даже и непривычному человеку, но зато на дачах, и просто в лесу, и в поле, кипит бойкая, молодая и юная жизнь» (СВ. 1887. № 86).
Мошенники не дремлют!
Летняя жара не отбивала у мошенников охоту дурачить людей. Газета по мере сил старалась сообщать своим читателям о «ловушках», рассчитанных на простодушных томичей:
«В предупреждение доверчивых людей, нас просят напечатать, что остановившийся в Сибирском подворье, № 1, владелец зоологической «охоты и выставки» большой шутник. Выставка его состоит из одной маленькой с детенышем обезьяны, одной маленькой собачки, шести попугаев, штук 15 канареек, четырех снегирей (по-сибирски «жуланов», которых осенью продают здесь по 5 к. за штуку), двух обыкновенных соловьев и клетки с 20 или 30 птичками, самыми обыкновенными, маленькими воробьями, которых он называет «китайскими соловьями» и «колибри».
В объявлениях сказано, что попугаи говорят, а снегири насвистывают из опер, но на просьбу посетителей заставить говорить попугаев и свистать снегирей, наш «зоолог» отвечает, что «трудно заставить птиц говорить и петь, когда они не хотят» (СВ. 1886. № 55).
На томском «толкучем» рынке деньги меняли своих владельцев — вольно или невольно...
Или вот, к примеру, сообщение о «курьезной торговле»... фотокарточками:
«На «толкучке» у одного из барахольщиков продается коллекция фотографических карточек обывателей города Томска и городов Томской губернии. Здесь желающий встретит фотографии чиновников, купцов, гимназистов, гимназисток и др. Кабинетные портреты и группы, а также лица, снявшиеся в мундирах, вставлены, для пущей ценности, в рамки под стекло и цены на них значительно выше; так, фотография одного секретаря, снявшегося в мундире, вставлена в рамку и торговец запрашивает за нее 50 коп.; женские карточки продаются дороже мужских. Сообщивший нам эти сведения встретил кабинетную группу одного своего знакомого с семьею, о чем и поспешил известить приятеля; последний заплатил за свой фамильный портрет 60 коп., чтобы не красоваться на «толкучке».
Вероятно, многие поспешат изъять из обращения свои фотографии, продаваемые публично. Как попала партия этих фотографий на рынок — сказать трудно. Если верить барахольщику, то он, будто бы, приобрел ее у одного фотографа, прекратившего свои дела; на карточках стоит фирма бывшей «варшавской фотографии», вероятно, это были или пробные, или брак. Во всяком случае, подобная торговля крайне нежелательна» (СВ. 1887. № 82).
И, конечно, как было обойтись Томску без «предсказателей будущего»:
«На днях в городе появились музыканты — итальянцы: один играет на шарманке и двое на трубах (кларнетах). С первым ходит старуха женщина и ворожит. Желающие ворожить дают этой женщине 5 коп., а она за это вынимает из небольшой шкатулки в виде клетки маленький ящичек, наполненный печатными листками с предсказаниями, подносит к клетке, где сидят две птички; одна из них клювом вынимает листок и подает ворожее, а эта вручает «судьбу» жаждущему проникнуть в свое будущее. Ворожея имеет большой успех» (СВ. 1887. № 84).
Странные развлечения томичей
Если «ворожея-итальянка» и содержатель «фальшивого зоопарка» были все-таки более-менее привычными персонажами для горожан, то «развлечения» героев некоторых заметок воспринимались журналистами «Сибирского вестника» как нечто патологическое:
«Нам говорили, что в одной шапочной мастерской, на Большой улице, пьяные подмастерья, за несколько копеек, а иногда прямо за шкалик водки, дают своим товарищам и хозяину стегать себя розгами. Не мешало бы прекратить подобные соглашения» (СВ. 1887. № 76).
Спокойные берега Белого озера нередко оглашались звуками традиционных томских «войнушек».
И неизменно осуждались драки томичей, продолжавшиеся и в конце века:
«Томские обитатели, а тем более кузнецы, не могут похвалиться миролюбием; кулак у них до того вошел в моду, что каждый день являет себя в той или в другой форме. 8 июля несколько кузнецов зашли в трактир на Белозерье, где, поссорившись из-за пустяков, до того разодрались, что у одного доктор зашивал рану иглой, а другого велел отправить в больницу» (СВ. 1887. № 80).
Сибирские сектанты в столице
Одной из «примет» дореволюционной России были разнообразные сектанты, о которых частенько писали газеты. Один из них, добравшись до Москвы, стал героем публикаций как московской, так и томской прессы:
«Недавно был в Москве, добравшись до нее частию по чугунке, частию пешочком, с котомкой за спиной, по Томской губернии, из Барнаульского округа, Кулундинской волости, деревни Ключей престарелый горнозаводской рабочий, уроженец Томской губернии Егор Ильич Щедрин. Направлялся он в Петербург в качестве депутата от общества горнозаводских рабочих, чтобы просить у высшего правительства, как особой милости, разрешения на свободное отправление богослужения. Щедрин и его доверители принадлежат, по его словам, к секте часовников (или стариковской), не приемлющих священства, но от федосеевцев-бракоборов отличающихся тем, что они:
1) молятся за Царя, считая его особу священной, а его власть Божиим законом; 2) признают брак, совершая его во имя Божие, и в происходящем от него потомстве видят Божие благословение; вообще эта секта, по мнению компетентных лиц, весьма походит по своему чтению на Рогожский толк, лишь без священства.
По словам Щедрина, хотя они и имеют документы от местных священнослужителей, удостоверяющие, что они более 50 лет не ходят в православную церковь, их все-таки записывают в исповедные книги. А детей в метрику как крещеных по уставам православной церкви; на этот счет у Щедрина у руках письменные доказательства от лиц, записанных восприемниками, несмотря на то, что в действительности таковыми никогда не были.
Вместе с ходатайством о свободном отправлении богослужения ему поручено и другое — об освобождении сектантов от обязательной в пользу православного духовенства руги и сбора на церковь.... В Петербург депутат отправился тоже пешком. Увенчается или нет его миссия успехом, во всяком случае, самоотверженное паломничество Щедрина, при его маститом возрасте (под 70 лет), являет редкий пример нравственной энергии и силы духа. Почтенный депутат-паломник среднего роста, плотный старик с седою бородою и живыми глазами. Бодр он настолько, что несет за спиною дорожный багаж весом по крайней мере в 2 ½ пуда; одет в длинную плисовую свитку, с поярковою шляпой на голове, по обычаю сибиряков.
Московские старообрядцы отзываются от Щедрине с почтением, рассказывают про него, что он, по обету, с 20-летнего возраста не вкушает ни рыбы, ни мяса, а равно не пьет никакого вина, также чаю, ограничивая прихоти вкуса водой и квасом; только по большим праздникам разрешает он себе, как нечто особенно лакомое, масло, яйца и молоко. Щедрин не только грамотный, но даже хороший начетчик по церковным книгам... Замечательно, что как только речь заходит о религиозных вопросах, Щедрин преображается: стан его выпрямляется, глаза загораются огнем» (СВ. 1887. № 79).
Опасная Ушайка
На Ушайке в былые времена и стирали, и купались, и играли.
А в Томске в это время горожане искали места для купания — поскольку оборудованная купальня на весь Томск в 1800-х годах была всего одна. К сожалению, не всегда Томь и Ушайка оказывались безопасными для ныряльщиков, о чем свидетельствовала, к примеру, следующая заметка:
«10 июня, около часа дня, по реке Ушайке между купающимися ребятишками один, некто Михайла Кондаков, мальчик лет 9, должно быть попал в яму и скрылся под водой. Дно в этом месте вязкое; у всех, кто только не бросался в воду, чтобы спасти ребенка, ноги вязли, и он возвращался на берег. Понятно, ребенок так и утонул бы, если бы запасной солдат Василий Маликов, заметивший выставившуюся ручку ребенка, не бросился во всей одежде, прямо с берега в воду, и чрез минуту не вытащил мальчугана, уже почти без чувств. К счастию, его удалось откачать, но когда хотели доставить его к матери, проживающей в Уржатке у Боландина, то несчастный ребенок до того расплакался и умолял не говорить матери о случившемся, что все согласились отпустить его домой одного. «Я только немного погреюсь на солнышке и уйду домой. А то мать, как узнает, изобьет меня!» — всхлипывая, твердил мальчик, тихонько направляясь к дому» (СВ. 1887. № 80).
Надо сказать, что мальчику невероятно повезло: в газетах сплошь и рядом можно было прочитать о найденных утопленниках разных возрастов и званий, которых обнаруживали томичи на берегах рек...
Тогда — и всегда
В заключении обратим внимание на два элемента дореволюционного Томска – один из них обнаруживает такую деталь быта, которая, вероятно, никогда больше не встретится в томской городской жизни:
«Жители Томска почти на каждой отлогой крыше сушат сено. Не мешало бы обратить внимание на этот опасный в пожарном отношении прием» (СВ. 1887. № 79).
Лето... в центре города на крышах сушится сено... июльская идиллия.
А вот вторая деталь вселяет надежду на то, что кое-какие элементы томской жизни есть и будут всегда:
«За рекою Томью, против города, вот уже третий день горит лес и неизвестно, приняты ли меры к тушению огня. В день пожара, в воскресенье, появились в городе белки, как надо полагать, или по причине пожара, или по причине неурожая орехов, в каких случаях белки имеют обыкновение перекочевывать на новые места. Первое появление этих зверьков было в воскресенье, в лагерях, где двух поймали, а затем, в понедельник, можно было видеть белок и в некоторых местах Почтамтской улицы на заборах и крышах домов» (СВ. 1887. № 88).
А ведь белки по-прежнему скачут по томским улицам — как и почти два века назад.
Фото: Дмитрий Кандинский / vtomske.ru
