Август 1917-го в Томске: между Сибирским съездом и корниловским мятежом

Два события создали своеобразную «рамку» в информационном поле августа 1917 года, и тем самым сделали его незабываемым для современников. В начале августа — это созыв Сибирского областного съезда, на котором открыто прозвучали слова о необходимости автономии Сибири. А в конце месяца — корниловский мятеж, всколыхнувший только было начавшее успокаиваться после революции российское общество. Ну а между ними текла непростая жизнь сибирского города Томска, запечатленная на страницах газеты «Сибирская жизнь». О чем же она писала?

Бело-зеленое знамя Сибири

Первые августовские номера «Сибирской жизни» были заполнены, конечно, репортажами с заседаний Сибирского областного съезда. Заседали делегаты в помещении, которое сейчас чаще всего называют «старое здание Научки»:

«Обширный, светлый зал новой университетской библиотеки 2 августа стал наполняться делегатами областей, губерний и городов Сибири, прибывшими на областной съезд... Не верилось, что эта сотня собравшихся, среди которой так много знакомых томских лиц, есть всесибирский съезд, слово которого будет словом края, насчитывающего свыше ста миллионов кв. верст и свыше десятка миллионов населения» («СЖ». 1917. № 168).

Журналист подчеркивал отсутствие «внушительности и торжественности» события, отметил, что «открытием почему-то медлили». На самом заседании с критическими речами выступил профессор Новомбергский, объявивший, что «он шел на съезд в пасхальном настроении, ожидая увидеть осуществление мечты целых поколений сибирских областников, а нашел небольшую кучку растерянных людей». Но читателей все это не могло смутить. Заветное слово — «автономия» — наконец-то прозвучало среди таких задач, как «обсудить вопросы об областном самоуправлении Сибири и о созыве учредительного съезда по местному самоуправлению» и другом. Большевики, кстати, съезд в начале даже поддержали:

«Гр. Иванов, приветствуя съезд от имени социал-демократической партии, сказал, что с.-д. никогда не были областниками, тем не менее они теперь выступают с защитой областной автономии Сибири... Партии нужен экономический подъем Сибири, так как это приблизит ее к осуществлению конечной цели — социализму» («СЖ». 1917. № 168).

Вплоть до 9 августа в каждом номере «Сибирская жизнь» печатала отчеты и репортажи о каждом из заседаний, на которых обсуждались исторические примеры отделения колоний (Канада, Австралия и другие), вопросы местного самоуправления, экономического развития Сибири, варианты решения «инородческого вопроса» и многие другие. Был поднят вопрос и о предполагаемой символике будущей автономной Сибири — о бело-зеленом флаге. Правда, по последнему вопросу большевики выступили резко против:

«5 августа конференцией было принято, как символ автономной Сибири, бело-зеленое знамя. Так как наиболее передовая мысль Европы и России боролась все время под красным знаменем социализма, обагренным кровью лучших борцов за свободу, а выбрасывание других знамен, заслоняющих старое, испытанное знамя трудящихся всех стран может повести лишь к расколу демократии, которым могут воспользоваться сторонники контрреволюции, с-д. фракция выражает свой протест против постановления конференции» («СЖ». 1917. № 174).

«Последняя ссылка в Сибирь»

В начале августа все газеты России — и «Сибирская жизнь» не была исключением — обсуждали перемещение императорской семьи в Тобольск. «Таинственные пассажиры»: так назывался материал, который написал редактор газеты А.В. Адрианов, подчеркнув: «Мы, сибиряки, люди не злопамятные; чувство мести если и задерживается в сердце у иного сибиряка, то ненадолго...». Несмотря на то, что сам Адрианов при царском режиме довольно помыкался по ссылкам, он считал, что «новый узник Сибири Николай II и вся его семья» может рассчитывать на «незлобивое, мягкое отношение к себе тоболяков», и завершал статью следующими словами:

«Я бы желал только одного — чтобы это был последний ссыльный для Сибири, чтоб с водворением в Тобольске Николая Второго и его супруги Сибирь навсегда перестала быть страною ссылки» («СЖ». 1917. № 171).

Надо сказать, что такое отношение Адрианова к бывшему самодержцу особой поддержки не вызвало. Редактора «Сибирской жизни» в своих газетах осудили и местные эсеры («Путь народа»), и большевики («Голос Свободы»), но своим «доброжелателям» несгибаемый Александр Васильевич ответил так:

«Своим замечанием о приеме «бывшему» человеку в месте его сибирской ссылки мне только хотелось разредить несколько атмосферу злобы, сгустившейся около имени Романовых, и сказать, что бывший самодержец всероссийский все-таки человек, не потерявший права на человеческое к нему отношение» («СЖ». 1917. № 174).

13 тысяч потерявшихся солдат

Одним из преступлений царского режима общество справедливо считало вовлечение России в Первую мировую войну. В 1917 году никому уже не хотелось оставаться на фронте, дезертирство из армии достигло угрожающих размеров. Если на «высшем уровне» власти отчаянно пытались восстановить порядок в войсках, прибегая уже к таким методам, как публикация в газетах «позорных листов» (см. иллюстрацию), то власти томские старались «подтянуть» местный гарнизон. В статье «Состояние местного гарнизона» автор (подпись: «Прапорщик Н.Б.») описывал сложившееся положение дел:

«Всем и каждому давно уже известно, до какого распада дошла наша армия, а в частности и наш томский гарнизон. Граждане уже в течение пяти месяцев видят, как солдаты занимаются бесцельным хождением по базарам, улицам, лущением семечек, слушанием малограмотных митинговых ораторов да ухаживанием за кухарками. Очень часто приходится слышать от жителей такого рода замечания: «Все перезабыли. Даже в ногу ходить не умеют. На солдат даже не похожи».

Но дело-то даже не в этом, писал автор, а в том, что гарнизон отпустил на полевые работы солдат — причем безо всякого учета и контроля, и в результате такого «массового увольнения» «на некоторых ротах осталось лишь по два-три солдата, в лице каптернауса, писаря, фельдфебеля. В иных ротах по списку состояло по 30-40 человек, налицо же не было никого, кроме канцелярии. Солдаты являлись в казармы лишь обедать да ужинать и получать жалование».

В итоге, «по заявлению одного из членов гарнизонного совета, по списку местный гарнизон достигает 23 тысячи человек; налицо же имеется две с половиной тысячи солдат, семь с половиной тысяч в отпуску и на полевых работах, а 13 тысяч куда-то безнадежно потерялись».

Автор надеялся, что гарнизону удастся найти своих солдат, и страстно желал «начальнику гарнизона, совместно с гарнизонным советов, успеха в их стараниях восстановить дисциплину и боеспособность томского гарнизона» («СЖ». 1917. № 174).

Битва за урожай

Решение же отпустить солдат на полевые работы было продиктовано все ухудшающимся положением с урожаем. Газета почти весь август писала о том, чего следует ожидать огородникам и крестьянам, но новости были неутешительные:

«Урожай овощей в Томске и пригородах. Картофеля может быть хороший урожай, если только переменится погода и будет сухо. Ботва до сей поры утренниками еще не тронута... Причина малочисленности моркови та, что весной почти невозможно было достать семян ее. Со свеклой пока дело обстоит не совсем хорошо (в Томске, например, на свеклу напала блоха, случились и другие болезни), но ото всех этих болезней свекла оправилась, а благодаря, опять-таки, погоде — достаточного развития клубня нет. Огурцы находятся, конечно, в прямой зависимости от погоды, но все-таки урожай может быть хорошим, хотя для сохранения урожая требуются искусственные меры. Урожай брюквы отличный» («СЖ». 1917. № 171).

Газета, кстати, выполнила свою мечту о привлечении эксперта, который объяснил бы томичам, что же делать огородникам в сложившейся ситуации. Ботаник А.Ф. Шрейбер выступил на страницах «Сибирской жизни» с заметкой «Как спасти огородные овощи», в которых дал два необычными совета: во-первых, «пробить кольями отверстия (дыры)» в грядках, а во-вторых, засыпать грядки... галькой:

«Первой целью достигается отвод воды в сторону излишней воды и проникновение воздуха в почву, второй целью (насыпка поверхности гряд галькой) — нагревание почвы во время, когда прерывается дождь и светит солнце, и, следовательно, осушение ее. Этим способом я всегда спасал от гниения свои культуры во время длительного ненастья» («СЖ». 1917. № 172).

Но даже спасенный урожай надо было как-то еще сохранить на зиму. На помощь пришло Западно-Сибирское общество сельского хозяйства, которое организовало «чтение лекций по вопросу о заготовке и хранении овощей зимой»: «Лектор — правительственный агроном г. Морозов. Курсы продолжатся одну неделю. Слушателей записалось приблизительно 90-100 человек», — писала газета.

Первую лекцию Морозов посвятил характеристике сложившейся ситуации, и выписки из доклада газета поместила на своих страницах:

«Благодаря исключительно дождливому и холодному лету рожь в Томской губернии до сих пор почти не собрана, гниет и прорастает частью на корню, частью в снопах. Овощи снимаются в сыром недозрелом виде. Температура воды сейчас доходит до пяти градусов тепла; почва холодная. Рассчитывать, чтобы при таких условиях дозрели еще несобранные овощи, — трудно. Если будет даже две недели хорошей погоды, они не спасут, например, капусты, картофеля. Последний наполовину уже сгнил, тот, который еще цел, — помимо того, что незрелый, -—водянист, в виду чего зимой может быстро испортиться» («СЖ». 1917. № 186).

Одним словом, ситуация была сложная. Но — не катастрофическая, ведь что-то все-таки было собрано. А практические советы о том, как сохранить овощи, были даны на остальных лекциях агронома — и их предлагалось уже посетить лично.

«Тибетский врач Цой» и другие томские мошенники

В атмосфере перемен и общей тревожности особенно оживились мошенники всех мастей — псевдофотографы, псевдоврачи, мнимые «родственники Керенского» и другие аферисты. На страницах «Сибирской жизни» можно наблюдать целый букет этих деятелей:

«Фотография». На толкучем базаре каким-то предпринимателем пристроена балаганная фотография, причем декорацией служит забор. На эту фотографию беспрерывной цепью тянутся солдаты, прислуга, рабочие и прочие, отваливая по 75 копеек за сеанс. Снимающиеся принимают всяческие героические позы и умильные выражения, по истечении пяти минут выпускаются снимки, приводящие в недоумение самых непритязательных клиентов. Во многих снимках одни темные силуэты, а на более удачных снимках получаются лица, не имеющие никакого сходства со снимающимися, и заказчики стыдливо прячут снимки от посторонних. Если принять во внимание значительную плату, то можно бы требовать от «фотографии» более добропорядочного отношения к своим многочисленным клиентам» («СЖ». 1917. № 160).

«Тибетский врач Цой. По поручению врачебного отделения городовой врач Карпов в присутствии комиссара милиции два участника 1 августа делал осмотр документов у именующего себя «Тибетский врач Цой» на право заниматься врачебной практикой в России, каковых документов у него не оказалось; по паспорту Цой значится чернорабочим, неграмотным из крестьян Приморской области» («СЖ». 1917. № 174).

«Арест афериста. На днях в отделении одного из томских банков был арестован некий Бирон, приехавший сюда из Иркутска для получения перевода, сделанного в Иркутске по подложным документам. Есть некоторые основания предполагать, что арестованный вовсе не Бирон и что та проделка не единична. Бирон высылается в Иркутск» («СЖ». 187. № 175).

«Родственник Керенского». В ночь с 10 на 11 августа членами милиции был задержан некий человек, находящийся в сильном подпитии. По доставлении в комиссариат незнакомец, державший себя вызывающе, заявил, что он трезв, что он инженер, родственник министра Керенского и хорошо знаком с одним лицом из местной администрации, но назвать себя по имени и фамилии отказался. Для того, чтобы установить состояние задержанного, был вызван врач, констатировавший нетрезвость незнакомца. Незнакомец был оставлен при участке и в семь часов утра потребовал к себе комиссара, от которого попросил объяснений, на каком основании его задержали. Комиссар предложил незнакомцу назвать себя, но тот сначала поддерживал свой апломб и только при указании, что до выяснения личности его придется отправить в тюрьму, сознался, что он не инженер, а служащий одного из учреждений г. Томска, г. Б........, после чего, по составлению протокола, был с миром отпущен домой» («СЖ». 1917. № 175).

«Университетский город или деревня?»

Именно так называлась заметка в «Сибирской жизни», которая давала представление о том, каким видели город приезжающие сюда студенты. А их, по сообщению газеты, было уже не две с половиной тысячи, как в 1916 году, а все четыре тысячи человек. Мало того, что из-за этого в Томске крайне обострился «квартирный вопрос», так еще и совестливые томичи испытывали острое чувство стыда за свой неухоженный город:

«С некоторых пор как окраины города Томска, так и более близкие к центру улицы превратились в какую-то большую деревню. Грязь везде невылазная, переходов через улицу нет, а если и есть, то они не расчищены, перейти через улицу нельзя, надо идти два-три квартала, чтобы найти удобный переход. По улицам во всякое время дня и ночи мирно и не мирно пасутся свиньи, коровы, лошади, одним словом, полная сельская идиллия, заканчивающаяся тем, что свиньи подрыли тротуары, заборы, деревья, лошади и коровы поломали и объели молоденькие саженцы деревьев, а все вместе взятые, эти животные усилили антисанитарное состояние города до того невозможного вида, в котором город сейчас находится».

Журналисты города обращались к власти с требованием придерживаться существующих думских постановлений, напоминая о том, что зима близко — а «если город Томск в настоящем его виде попадет под снежный покров, то весной 1918 года придется ожидать и быть готовым ко всякого рода заболеваниям и даже, может быть, эпидемиям» («СЖ». 1917. № 176).

Вообще, тема городской грязи поднималась в августе практически в каждом номере, к чему, по-видимому, очень располагала ненастная дождливая погода. Уже не только люди начали увязать на улицах, но и лошади; газета описывала следующую сценку:

«Особое внимание милиции мы обращаем на Татарский переулок, грязь которого настолько велика, что, например, недавно проезжающий по нему извозчик с пассажиром должен был слезть с козел, взять в руки багаж пассажира и пособлять своей лошади одолеть опасные места. Если будут еще дожди, переулок грозит превратиться с непроезжее и, конечно, непроходимое место» («СЖ». 1917. № 178).

«Квартирный кризис»

Но будущих студентов в Томске ожидали не только неприятные ощущения от грязных улиц: жить им, как выяснилось, тоже было особенно негде. Журналисты писали:

«Квартирный кризис в г. Томске за последнее время приобрел особую остроту. Строительство, вследствие чрезмерной дороговизны строительных материалов и рабочих рук, за последние два года совершенно прекратилось, а население города все увеличивается и увеличивается. В настоящее время нет свободных квартир и почти нет свободных комнат, а если они кое-где и имеются, то цены вздуты на них до невероятности. Если принять во внимание, что главными комнатными квартирантами является учащаяся молодежь, студенты и курсистки, то становится вполне понятным, что существующие цены за комнаты для тощих студенческих карманов окажутся непосильными».

Как уже было известно журналистам, студентов в сентябре 1917 года ожидалось в два раза больше обычного — а кроме того, выяснилось, что «в Томск из Тобольской губернии переводится многочисленная партия (до четырех тысяч человек) военнопленных». Квартирным вопросом занялась особая комиссия:

«Комиссией поставлены вопросы об изыскании способов и мер для освобождения от воинского постоя зданий университета, технологического института и студенческого общежития, а также и об учете в городе, в частных квартирах, жилых помещений и о возможности размещения по свободным комнатам могущих остаться на улице студентов и курсисток» («СЖ». 1917. № 189).

Комиссия была полна решимости в случае надобности начать реквизировать комнаты в частных квартирах, так что по крайней мере в этом отношении за студентов готовы были заступиться самым решительным образом.

Интимный театр миниатюр

Было бы большим заблуждением думать, что Томск в 1917 году только и делал, что боролся с грязью и кризисами, а также ловил мошенников. Люди готовились к новому учебному году, ходили на концерты и в театры, вообще культурная жизнь процветала. А в августе томская публика начала с нетерпением ждать открытия нового театра, который анонсировала «Сибирская жизнь». Газета сначала кратко известила читателей о предстоящем событии:

«К открытию театра. Построенный в Ямском переулке г. Морозовым театр в настоящее время сдан в аренду под устройство театра «Миниатюр» гг. Троицкому и Кулаковскому по май месяц 1918 года включительно. Театр рассчитан на тысячу с лишним мест, и, как предполагается, начнет функционировать в первых числах сентября» («СЖ». 1917. № 177).

А затем она посвятила заметку знакомству томичей с руководителями будущего «театра миниатюр», поскольку именно они, по мнению газеты, «до известной степени определяют будущую деятельность театр»:

«А.П. Троицкий окончил драматические курсы в московском филармоническом училище. Расстройство театральных дел в России, в связи с разразившейся в 1914 году войной, вынудили А.П. Троицкого приехать в Томск, где он живет по сию пору. За эти три года пребывания в Томске он принимал деятельное участие в драматической секции при общество попечительства о народном образовании как исполнитель, так и режиссер. Пребывание его в указанном обществе отмечается как один из лучших периодов в деятельности драматической секции.

Н.И. Кулаковский — бывший директор и заведующий музыкальной частью в московском Художественном театре.

Определяющим художественные задачи данного театра являются введенные в репертуар такие произведения, как «Смерть Тентажиля» и «Втируша» Метерлинка. Театр будет иметь свой постоянный оркестр под управлением Н.И. Кулаковского» («СЖ». 1917. № 186).

Эта заметка проясняет тот интерес, который питала томская публика к будущему театру — в первую очередь благодаря столичным деятелям культуры, которые приняли участие в организации театра.

И еще одна заметка, рассказывающая о культурном событии, привлекает внимание — это отчет о «Вечере настроений», который был проведен в Томске 25 августа. Автор «Сибирской жизни» Я. Медлин так писал о нем в своей мини-рецензии:

«В это кошмарное время душа жаждет хоть мгновенного отдыха от неизбывного чувства тоски и страха за будущее нашей родины, от чувства жгучего стыда за содеянное нами, самыми свободными гражданами в мире, над нашей, нами же освобожденной родиной. И такие «вечера настроений» совершенно иных, нужны измученной душе, как благодатный сон. Нет никакой охоты вдаваться в подробный разбор данного вечера, а просто хочется сказать артистам спасибо. Но не могу не сказать особого «спасибо» удивительно талантливому, с живой страстной душой, Вольф-Параэлю» («СЖ». 1917. № 187).

А судя по тому, что газета анонсировала уже «Второй вечер настроений» — понравилось это мероприятие не только одному Медлину.

Нищие дети, нищие взрослые

По контрасту с состоятельной частью томской публики особенно печальным выглядело положение городских нищих. Вообще они были привычный частью дореволюционной жизни, но в 1917 году тема нищих начала активно обсуждаться на страницах газеты — видимо, в связи с тем, что количество «побирушек» всех возрастов стало зашкаливать. Газета описывала это явление так:

«Нищие. Современная дороговизна, обилие денег у населения и другие причины вызвали к жизни крайне нежелательное явление: нищенство как профессию, как источник существования, причем этим промыслом занимаются не только дети и женщины, но и мужчины.

Грязные оборванные дети с плаксивым голосом протягивают свои безобразные руки на каждом перекрестке, женщины, хотя они и встречаются реже, чем дети, также всем своим видом, своею неприкрытою бедностью и грязью стараются разжалобить прохожих и получить от них несколько копеек. Совсем не так действуют мужчины. Они обращаются к прохожим не с просьбою помочь их бедности, а с требованием, принимают угрожающий вид, наносят оскорбления, сопровождая все это угрозами и неприличной бранью. Появление таких нищих в отдалении от центра и в поздний час времени наводит панику не только на женщин, но и на мужчин» («СЖ». 1917. № 183).

Привлекала внимание «Сибирская жизнь» и к отдельным представителям этой «профессии»:

«Маленькая воровка. Уже несколько лет в Томске подвизается маленькая девочка, лет 14-15, сначала на почве проституции, а затем и на кражах. Отдача девочки в колонию не привела ни к чему, выйдя оттуда, она опять занялась старым. Вчера нам пришлось видеть эту девочку задержанной за кражу двух дамских часов, золотых с монограммой, и черных. Девочка и часы находятся в пятом участке. Девочка имеет вид затравленного зверька, решившегося на все, худая, бледная, одетая в лохмотья, все время почти без умолку болтающая, она оставляет весьма тягостное впечатление. И вот ее подлинные слова: «Буду воровать до тех пор, пока меня не убьют». Безумием и ужасом веет от этих слов. Надо сознаться что у нас, кроме колонии малолетних преступников, нет такого учреждения, которое занялось бы воспитанием таких детей улицы, брошенных всеми на произвол судьбы и .... улицы. Необходимы экстренные и энергичные меры к осуществлению призрения уличных детей» («СЖ». 1917. № 178).

В конце августа «Сибирская жизнь» посвятила целую статью «детям улиц» — не только воришкам и попрошайкам, а обыкновенным беспризорникам, которые охотятся на белок и кошек, распевают похабные «акафисты Распутину», сквернословят и т.д. Автор не сомневался, что с наступлением учебного года таких «уличных банд» станет меньше, но вопрос о том, чем занять детей, оставался открытым. И здесь журналист указывал на опыт Москвы, где были организованы детские клубы, которые с удовольствием посещали дети разных сословий. «Скажут, этого мало, но, думается, все-таки лучше устроить несколько маленьких детских клубов, чем одно большое исправительное заведение для малолетних преступников» («СЖ». 1917. № 183). Лучше и не скажешь...

Корниловский мятеж: только спокойствие!

Известия, приходящие в Томск из центра о генерале Корнилове, не давали возможности составить полную картину происходящего. Поэтому в передовой статье «Сибирская жизнь» призывала общество к самому главному — не паниковать:

«К спокойствию!

Безумие и ужас надвигаются на нас.

Ко всему ужасу, какой переживает наша страна, охваченная небывалым финансовым расстройством и истощением жизненных ресурсов, ко всему ужасу, какой принесла нам война за три года, и еще продолжает и будет продолжать нести, прибавилось величайшее несчастие — междоусобная внутренняя война.

Не сегодня-завтра мы, может быть, будем уже знать первые последствия этой братоубийственной борьбы, этого взаимоистребления, при одной мысли о котором стынет кровь в жилах, цепенеет мозг, ущемляется сердце. Удержится ли наше временное правительство, не зальют ли его потоки крови начавшегося мятежа среди потерявших разум людей?

Что мы можем, что мы должны в эту минуту делать? В чем может выразиться наша активная поддержка этому правительству в его борьбе с наступающей дикой стихией?»

Главное, считала газета — не надо разжигать недовольства, «по крайней мере, в настоящий страшный час прекратить возбуждение классовой борьбы», а главное — «к разуму нужно взывать, а не к потере его. Ободрить нужно человека, а не опустошать его ум и душу.

Граждане, соберите всю силу вашего разума, сохраните спокойствие!» («СЖ». 1917. № 189).

В рубрике «Томская жизнь» описывалась реакция городского общества на известия:

«К контрреволюционной попытке ген. Корнилова. В связи с телеграммой А.Ф. Керенского о попытке ген. Корнилова захватить государственную власть в свои руки в городе 28 и 29 августа состоялось несколько летучих митингов, на которых выявилось явно враждебное отношение к действиям ген. Корнилова. На митингах главными участниками были солдаты местного гарнизона.

В городе расклеены объявления совета солдатских депутатов, партии соц.-революционеров и соц.-демократической партии с призывами к русской демократии напрячь все свои силы для отражения контрреволюционных попыток.

Кинематографические театры и другие увеселительные заведения в городе, по распоряжению властей, 29 августа были закрыты» («СЖ». 1917. № 189).

Томские августовские картинки

И в завершение — подборка разных заметок, с разных сторон характеризующих томскую жизнь:

«Кражи молока. В районе Еланской улицы неоднократно повторяются случаи кражи молока от дойных коров. Злоумышленники под вечер загоняют чужих коров в свой двор, выдаивают их с вечера и утром, а затем выпускают. При нынешней дороговизне молока такой промысел довольно выгоден» («СЖ». 1917. № 180).

«Чай исчез! Бедные, несчастные граждане-потребители! Помимо изнывания от дежурств и долгого стояния в разного рода продовольственных, мануфактурных и иных хвостах, им в последние дни приходится делать большие променады и экскурсии по всему городу. Оббегивают все магазины, лавки и лавчонки и в центре и по окраинам в поисках чая... Но немногим счастливцам удается найти его — чай исчез!

Исчез и из крупных магазинов Вытнова, Гадалова и др., и из мелких.

Вопрос любопытный: куда исчез чай и притом там внезапно и почти одновременно? Уж не повышение ли пошлины и провозной платы заставило старые запасы чая, несомненно имеющиеся у торгующих, сразу исчезнуть и скрыться, может быть.. на время, чтобы затем появиться в продаже, но уже по повышенным ценам?

Вот вопрос, на который потребители вправе ждать ответа от наших ныне столько многочисленных исполнительных комитетов, советов, учетно-нормировочных комиссий и прочих органов, имени же их ты, Господи веси! Поживем — увидим» («СЖ». 1917. № 181).

«Снабжение тканями учащихся. Губернская продовольственная управа решила всю шерстяную ткань, имеющуюся в местных магазинах, продавать исключительно только учащимся. Для получения ткани в магазине городская продовольственная комиссия будет выдавать особые разрешения. Для получения такого разрешения учащиеся должны принести в городскую продовольственную комиссию удостоверения от своего ближайшего школьного начальства. В этот удостоверении должна быть подтверждена необходимость приобретения шерстяной ткани. О времени выдачи разрешений из городской продовольственной комиссии будет особо опубликовано в местных газетах» («СЖ». 1917. № 185).

«Ловля самосидчиков. Нам сообщают, что в виду осмотра приезжающих на базар крестьян, с целью обнаружения у них самосидки, крестьяне, занимающиеся такого рода торговлей, придумали способ избежать осмотра: они приезжают поздно вечером и тем самым избегают осмотра» («СЖ». 1917. № 183).

«Скупщица золота. В воскресенье, в гостинице «Европа», чинами сыскного отделения обнаружена скупщица золота; у нее найдено золотых вещей, по определению специалистов, тысяч на двадцать. Среди вещей доминируют золотые кольца 92 пробы. На вопрос, заданный скупщице, для чего ей понадобилось так много золота, она отвечала: «Для свадьбы». На все вещи скупщица предъявила счета, при рассмотрении которых оказалось, что скупка золотых вещей производилась по многим городам Сибири, Все золотые вещи конфискованы и сданы в отделение государственного банка» («СЖ». 1917. № 182).

^{Гостиница «Европа» располагалась в этом известном томском здании}

Вот так тревожно заканчивался август, а впереди был сентябрь, и что произошло в Томске в начале нового учебного года — читайте в следующем выпуске спецпроекта «1917 год на страницах томских газет».