Где они, белые вороны?

С месяц назад обратился в университетскую газету «Alma mater». Близится, пояснил,
вековой юбилей замечательного томского геолога — Доната Славнина. Вот заметка о нем, фотография. Профессором он не был, это верно, титулов не имел, но след в истории вуза и вузовского музея все же оставил. Значимый след.

Текст взяли, обещали поставить к нужному сроку. Потом, бах, сообщают: навели, дескать, справки. Странный он был человек. Какой-то… не такой. Уж извините, не будем публиковать.

Меня такой поворот ошарашил и, честно сказать, задел за живое. Без «генеральских погон», значит, человек никто. Потом остыл и подумал: всё правильно. Знаете, как раньше говорили в таких случаях? «Есть мнение». Сложилось, мол, в высших кругах суждение, и всё тут.

Да, странный он был человек, Донат Порфирьевич. Говорил правду в глаза не смущаясь. Не прощал лжи и предательства. Был требователен к себе и подчиненным. У нас таких людей во все времена не чествовали. Старались отодвинуть их куда подальше и забыть.

Самого юбиляра лично не знал, а вот с сыном его, археологом и историком, знаком хорошо. Витольд Донатович, к счастью, такой же «странный», как и его отец. Тоже не вписывается в общепринятые рамки, живет сам по себе. И тоже расплачивается всю жизнь за свою странность по высшему счету.

Таким тяжело. «Обычные» люди относятся к ним с опаской и недоверием. А то и с откровенной неприязнью. Фигуры колоритные, независимо мыслящие, нестандартные. Белые вороны. Неудобны такие ни власти, ни обществу. Недаром в годы репрессий их выкашивали сотнями тысяч — всех, кто выше среднего уровня. Умней и талантливее.

Не любят у нас личностей, что поделать. Чем они ярче, тем больше не любят.

Зато серости хорошо, она процветает. Настала эпоха троечников. Люди обычные, «как все», без всяких там странностей, делают потихоньку карьеру, обзаводятся учеными степенями. Усаживаются в начальственные кресла. Они понятны, предсказуемы, а потому не опасны. Лозунг «Будь, как все!», в разных интерпретациях, сопровождает нас по жизни.

А если уж родился другим — терпи, бедолага. В детском саду таких сторонятся. В школе шпыняют, называют ботаниками. Людям нестандартным тяжеленько и в вузе, и на производстве. Тут уж два выхода. Свыкнуться и остаться собой — или стать как все. Приспособиться, приноровиться к запросам и вкусам торжествующего большинства.

Встречал за свою жизнь и тех, и других. И знаете, что откровенно скажу? Первые мне симпатичней и ближе.

Журналистские пути свели как-то, помню, с крайне странным человеком. Борис Тушин его звали. Занимался он тем, что собирал в утильсырье ценные книги. Спасал, одним словом. Чего у него только не было, в его домашней библиотеке! Даже «Брокгауз и Эфрон». Подшивки дореволюционных изданий, старые вузовские сборники. Много чего.

Другой, Давид Гоберник, возился всю жизнь с металлом. Делал разные штуки из меди, железа, ремонтировал — и тем зарабатывал на кусок хлеба. А в 45 лет сделал сыну подарок, и неожиданно увлекся. В нем проснулся художник. Его произведения из металла попали на международные выставки, за ними стали охотиться коллекционеры-частники. Работы его оказались во Франции, в Италии, Америке, Китае, Японии, Южной Корее.

Или еще более «странный» случай. Работал Виктор Коковихин в партийной системе, был на хорошем счету. Маялся, тяготился этим. Потом подал заявление и ушел из горкома по собственному желанию. Происшествие — из ряда вон. Одни стали его сторониться, другие жалеть, как больного. А он взялся за дело, о котором мечтал. Стал реставратором мебели. Вернул к жизни гарнитур Асташева из краеведческого музей и много чего еще.

Были у меня и другие своеобычные знакомые, которые выбивались из общего ряда, кого-то привлекая, кого-то отталкивая своей особостью, нестандартностью. Жить как все они не хотели, а может, и не умели. Таково свойство белых ворон.

Они беспечно отмахивались от слухов, досужих суждений насчет странности. И шли себе по жизни — независимо и спокойно. Несладко им было, чего уж там. Жизнь их ломала и била. Но они берегли свою «странность». И плевать им было на регалии-почести, на заметки в университетских и прочих газетах. Пусть другие переживают — делов-то.

Но вот что примечательно. Оглядываясь сегодня вокруг, я что-то меньше примечаю таких вот странных людей. Те, кто был в возрасте, покинули грешную землю. Других не особенно видно.

Где они? Есть или нету? Должно быть, странные, чудаковатые, колоритные люди вымирают, как вид. Исчезают. И от этого становится, знаете, грустно.

Мнение редакции может не совпадать с мнением автора