Без права на правду?

Захожу тут на днях в музей политических репрессий. Нужны были кое-какие старые снимки, вот и зашел. Документальных свидетельств там собрано много. Есть и новые — люди сами приносят: фотографии, документы.

Один такой документ обратил на себя внимание. Не содержанием — текст-то как раз был стандартный. Рядовая бумага из органов. Точнее, копия. Всё как обычно: осужден за то-то, применена такая-то мера наказания. Необычно другое: кроме имени пострадавшего, внуку которого выдали недавно документ, других имен там не было. При копировании их спрятали под бумажными полосками. Аккуратнейшим образом.

Ну, думаю, дожились! Это что же получается? Страдали и мучились конкретные люди — с именами-фамилиями, а заставляли их мучиться и страдать фантомы. Безымянные тени. История политических репрессий теперь у нас, выходит, безликая. То есть понимать надо так: действовало в те проклятые годы механическое чудище — машина по убийству людей. Не было у нее ни плоти, ни души. Ни головы, ни сердца. Машина, что с нее взять?

Или был некий злодей — абстрактный. Он-то и губил миллионы людей. Вот и нет теперь подписей под документами. Не скажешь же: в сталинских злодеяниях повинен некто. Некто останется белым пятном среди отпечатанных на машинке или исписанных от руки страниц. С него взятки гладки.

Некого винить. Такая теперь установка.

Мотивы ее, в общем-то, понятны. Надо консолидировать общество, нам говорят, преодолевать раскол. Надо укреплять социальную ткань, как склеивают ненароком разбитую ценную чашу. А то что же, внуки тех, кто жил в то проклятое время, начнут кидать друг в друга камнями: внук палача и внук жертвы. Какая ж тут консолидация!

Другой довод тоже известен: сын за отца не отвечает. Это еще «отец всех времен и народов» провозгласил, хотя на самом деле тогда было по-другому. Жены арестованных отправлялись в далекую ссылку или к мужьям на Колыму, а дети оказывались в детдомах. С новой фамилией, чтобы не имели ничего общего с родителями, попавшими на лесоповал.

Помню, логику нам в университете преподавал чудной человек по фамилии Родос. Обаятельный, остроумный, эрудированный. Как преподавателя его отличал субъективный подход — валил на экзаменах, кого ни попадя, по своему усмотрению. А так ничего — вполне симпатичная личность.

Позже узнал: его отец-следователь вел дело Бабеля, выбивая признания великого писателя в несуществующих преступлениях. И что? Нужно нам было это знание, когда мы столкнулись с его сыном? Не думаю. Тем более, что в Томске он оказался не по своей воле, а вроде бы в качестве ссыльного. Был, оказывается, инакомыслящим. Проработал немного, вернулся в Москву и эмигрировал. Живет теперь в США.

«Сибирская старина» поместила очерк о Бабеле (№21 за 2003 год). Там упоминался Валерий Борисович Родос, сын следователя — в очень резких выражениях. На тот момент в Томске (да и в России) его уже не было — имена работника НКВД и его сына в журнале остались. Но гневные выпады против сына подверглись, знаю, редакторской правке.

Правильно? Мне кажется, да. Сын за отца не отвечает.

Мотивы, повторяя, понятны. И все же родственники репрессированных, не говоря уж о самих пострадавших, имеют право знать всё, без купюр: кто написал донос, кто выбивал показания, кто подписывал, не глядя, безумный приговор. Историки тоже должны иметь доступ ко всем документам, без купюр и стыдливых замазываний фамилий.

В воспоминаниях поэта и писателя Руфь Тамариной, которая доживала последние годы в Томске, есть эпизод. После лагеря (больше восьми лет в казахстанском Степлаге), уже в перестроечные времена, она захотела увидеть «липовое» свое дело. Получила, раскрыла и не обнаружила ни одной уличающей бумаги. «…Это делалось, видимо, со всеми, чтобы читающий свое следственное дело не мог вычислить тех, кто на него доносил», — находим в воспоминаниях.

Почему? Трудно предположить, что жертва репрессий пойдет мстить и уподобится тем самым преступникам, виновным в его искалеченной судьбе. Они выше этого, жертвы ГУЛАГа. Но право на правду они выстрадали. Вне всяких сомнений.

Другая фигура приходит на память. В 88-м году приехала из Риги Дина Федорченко. Ее родители, комсомольские работники Роберт Спрингис и Рита Карклин, до войны были арестованы в Томске. Отец сгинул, мать выжила. После лагеря ее отправили в ссылку — дочь, скитавшуюся по детдомам, она так и не увидела.

Когда Дина Робертовна выросла, захотела узнать всю правду о родителях. Мы с ней встречались, испрашивали архивные документы. Потом появилась статья, где имена тех, кто травил Спрингиса, назывались черным по белому. Это было в советские годы — пусть на самом закате той власти. Тогда это было возможно.

С коллективных снимков после ареста исчезали когда-то лица людей. Ретушеры трудились на совесть. Теперь исчезают имена тех, кто формулу «лес рубят — щепки летят» применял на деле. Сегодня говорим о недопустимости фальсифицировать прошлое — и вымарываем имена.

Ну а как быть с выдающимися деятелями науки и культуры? О них, погибших и изувеченных, мы должны знать или нет? Недавно попал в руки номер «Театральной жизни», целиком посвященный гениальному Мейерхольду. В годы войны, кстати, его дочь Ирина вместе с мужем, режиссером театра Меркурьевым, работали в Нарыме. Журнал поместил воспоминания военного прокурора, которому в 1955-м поручили восстановить честное имя Мейерхольда. Ход реабилитации он описал спустя 30 лет. Подробно и честно, с указанием имен. Сам номер вышел в 1989-м году.

Тогда это было возможно. Сейчас, получается, нет.

Мнение редакции может не совпадать с мнением автора