Эхо войны: «Наш театр был фронтовым»
В преддверии празднования 67-летия со Дня Победы в Великой Отечественной войне мы продолжаем публиковать материалы, посвященные томичам, участвовавшим в событиях 1941-1945 годов, или изучающих их сегодня. На очереди — еще один материал нашего постоянного автора Виктора Юшковского, который войдет в его книгу «Опаленные судьбы».
Родился 7 июня 1915 года в Кременчуге Полтавской области. После школы работал на Харьковском электромеханическом заводе. Поступил в Киевский театральный институт. Закончил его в 1937 году и был принят в Театр Красной армии Киевского военного округа, преобразованный в годы войны в театр Юго-Западного фронта. После войны работал в театрах Днепропетровска, Харькова и Севастополя. В 1956 стал актером Томского драматического театра. Проработал там более 40 лет. Награды: ордена Отечественной войны 2 степени, «Знак Почета», медаль «За оборону Сталинграда», «За оборону Сталинграда», «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов» и другими. Заслуженный артист РСФСР.
В 1934 году столицу Украины перенесли в Киев, и нас, студентов Харьковского музыкально-драматического института, перевели учиться во Всеукраинский театральный институт. Я переехал в Киев. Жизнь была тяжелая. Родители помогать не могли. Братья жили самостоятельно, и я отказался от их помощи. Работал с ребятами на погрузках и в порту, и на товарной станции. Стал выступать на эстраде, читал рассказы.
В 1938 году меня призвали в армию. Вообще-то мы были забронированы. Но у меня в то время сложились напряженные отношения с женой. Наша совместная жизнь не складывалась. Я решил на время расстаться. Пошел в военкомат и заявил о намерении пойти в армию. Нас пять человек от военкомата направили в Москву. Там поселили в казарме Краснознаменного ансамбля песни и пляски. Мы ждали назначения. Потом нас вызывают в политуправление армии, и полковник поздравляет с хорошим направлением — на Дальний Восток. Мы скисли, потому что это действительно далеко. Я помню, мы ехали неделю до места назначения. В Уссурийске, оказалось, что при Доме Красной Армии был красноармейский театр, и нас направили туда.
Демобилизовался в 1940 году, вернулся в Киев. Съездил на недельку в Харьков, проведал родных. Потом продолжил работу в театре. Весь сезон мы работали в Киеве, а летом обслуживали Юго-Западный военный округ от Одессы до Белоруссии. Играли в воинских частях, в том числе у пограничников. Политуправление выделяло нам машины (два-три автобуса), и мы объезжали гарнизоны. Там, где не было сцены, работали на воздухе.
Где-то 15 мая 1941 года приехали во Львов, разместились в гостинице. 21-го играли в каком-то городке, в 28-ми километрах от Львова. Играли свой лучший спектакль «Парень из нашего города». Спектакль, как всегда, прошел на ура. После начальство нас угощало, мы выпивали. В половине второго ночи мы, несмотря на уговоры, засобирались во Львов, у многих там остались жены. Нам говорили: «Оставайтесь, ведь назавтра снова сюда ехать». Но нам как будто выпал счастливый жребий. Мы уехали... В четыре часа утра в том городке не осталось ничего живого.
Это было 22 июня. В пять утра к нам в номер постучали актеры из вспомогательного состава, сказали, что всех коммунистов и комсомольцев вызывают в Дом Красной Армии. Собрались, нам сообщили, что Германия напала на Советский Союз. Мы реагировали эмоционально, помню, кричали: «Рот фронт! Но поссаран!». А потом немцы начали бомбить Львов, и мы выехали в Киев.
Немцы стремительно наступали. К Киеву прорвалась немецкая танковая дивизия. 9 или 10 июля к нам пришел посыльный и сказал, чтобы я с женой и ребенком срочно шел в театр. Там мы ранним июльским утром погрузили на машину театральное имущество, сами сели в автобус и выехали в Нежин. Нужно было торопиться, наши собирались взорвать мосты. Но продвигаться по Киеву было сложно. Надо было проехать маленький квартал Крещатика и подняться на мост. Мы преодолевали это расстояние нескольких часов. Улицы были перегружены: в одну сторону двигались воинские части, в другую — беженцы, госпитали.
В Нежине расположились в городском саду, на траве, пока наш начальник все узнавал. Выяснили, что на станции Бахмач формируется эшелон для отправки на Восток. Начальник организовал две-три теплушки, в которые мы посадили семьи, сами же вернулись в Нежин. Мы оставались, так как наш театр стал фронтовым.
Станция Бахмач — крупный железнодорожный узел, где образовалось в то время большое скопление поездов. Помню, через два дня прибежала жена одного актера и рассказала: ночью на Бахмач налетело пять немецких бомбардировщиков, и там никого не осталось в живых. Мы, пять-шесть человек, свободных от спектакля, сели на полуторку и помчались в Бахмач. То, что мы увидели, было ужасным. От города остались только трубы. Все было разрушено, искорежено. Проехать дальше к станции было невозможно, и мы пошли пешком. Что пришлось пережить тогда, страшно вспомнить. Мы искали своих родных среди трупов убитых людей, сложенных возле больницы. Кто-то подогнал машины, и трупы стали грузить на них. Своих среди них, мы к счастью, не обнаружили.
Оказалось, что наши три вагона и еще пять с заводскими семьями из Бахмача случайно остались целы. Накануне налета состав готовили к отправке и перевели на другой путь. Это их и спасло. Когда ночью налетели юнкерсы, женщины, как их инструктировали, покинули вагоны, отбежали подальше. Моя жена упала в какое-то углубление, прикрыв собой нашу четырехлетнюю дочь. Были страшные взрывы, так как на станции стояли эшелоны с боеприпасами. Бомбардировка продолжалась часов пять. Потом, когда стихло, они вернулись в уцелевшие вагоны, и мы нашли их там. На дороге в песке сидела пожилая женщина, жена нашего заслуженного артиста Мария Андреевна. Мы спрашиваем: «Что с вами?» У нее отсутствующий взгляд, говорит: «Гарика моего нет». Она потеряла сына. Невозможно передать словами наше состояние. Мы снабдили жен продуктами (сухарями, консервами), привезенными с собой, и дождались отправки эшелона. Сами вернулись в Нежин.
Из Нежина мы «драпали» на восток вместе с отступающими войсками. Остановились на станции Пирятин. Здесь находился штаб и политуправление Юго-Западного фронта. Разместились в школе. Это было жуткое время, когда казалось, что конец жизни, конец стране. А мы давали концерты, играли спектакли. Потом нас погнали дальше. Мы ехали на машинах. Добрались до Харькова.
Харьков — моя родина, и когда нас разместили (в помещении театра русской драмы), я побежал домой, чтобы повидать родителей. Это было недалеко. Взбегаю по лестнице и только тут замечаю, что у дома нет крыши, и что никого в доме нет. Немцы бомбили электростанцию и попали в наш дом. Родителей приютили соседи. Я понимал, что оставлять их в Харькове нельзя, так как немцы евреев расстреливали. Решил отправить родителей к старшему брату в Иваново-Вознесенск. Попросил у начальника полуторку, погрузил кое-какие вещи. Так как из Харькова выехать было трудно, — немцы постоянно бомбили станцию, я вывез родителей в Змиев, недалеко от Харькова и там посадил в товарные вагоны поезда, следовавшего на восток. До места отец с матерью добирались две недели.
В Харькове у нас продолжалась творческая работа. Здесь был со мной эпизод, о котором я потом много рассказывал. Мы выпустили новый спектакль. Это была пьеса немецкого автора (названия не помню). По сюжету место действия — Германия, какой-то институт, возглавляет его профессор, ученый-еврей, и в институте фашиствующие студенты. 16 октября — премьера в Доме Красной армии. Играем. Я в штатском костюме со свастикой на рукаве. Вдруг налет немецких бомбардировщиков. Гаснет свет, и все зрители, и актеры в костюмах выбегают из ДК и направляются через площадь в Собор. Там было подземелье — все кинулись туда. Кто-то зажег свет, — и вдруг увидели меня с этой повязкой. Немец! А тогда у людей было решительное настроение, ведь было известно, что немцы забрасывали в тыл людей, которые пускали ракеты, сигнализируя немецким самолетам, куда сбрасывать бомбы. Короче говоря, меня схватили: «Немца поймали!» Если бы не оказавшиеся близко офицеры из ДК, меня бы разорвали. Я перепугался насмерть! Да, гнев у народа был настоящий.
Из Харькова двинулись дальше через Донбасс. Мы были блуждающим театром. Ездили со спектаклями и концертами по воинским частям. Часто бывали у авиаторов, в танковых бригадах. Это были наиболее подвижные части, они быстрее шли к фронту. Мы выступали в частях, находившихся не на самой линии фронта, а километров за пять от нее, где-нибудь на лесной опушке. Нас называли «лесным» театром. И вот что интересно отметить: у нас были изумительные рабочие сцены. У подножия какого-нибудь естественного возвышения ставились вплотную четыре ЗИСа с открытыми бортами — и площадка готова, буквально за полчаса появлялась сцена с кулисами, занавесом и задником. Нас принимали очень тепло, и мы чувствовали себя нужными людьми.
Хорошо шел спектакль «Ключи Берлина». С большим подъемом принимали фронтовики спектакль «Парень из нашего города». Мы что-то переделали в концовке, и вот, когда спектакль заканчивался, стихийно возникал митинг, зрители вставали и скандировали «Рот фронт!». Это очень дорогое воспоминание.
Мы постоянно участвовали и во фронтовых концертах, где встречались с Клавдией Шульженко. На фронте ее обожали! Она была моя землячка, так как начинала творческую работу в Харькове певичкой в кинотеатре. Вроде и некрасивая, и голос «маленький», но голос был теплым, и сама —большого обаяния женщина. Ее все любили. Встречался тогда на концертах с Тимошенко и Березиным. Они учились со мной в одном институте. Их номер Тарапуньки со Штепселем родился на студенческих капустниках. Юра Тимошенко говорил по-украински и изображал глуповатого персонажа, а Ефим отвечал по-русски. Тексты они писали для себя сами. Было очень смешно.
Наше отступление на восток продолжалось. В Донбассе города близко расположены друг от друга, и никто не знал, что творится в данный момент в соседнем городе. Начальник, который держал связь с политуправлением, зачастую наугад называл нам город, в который следовало двигаться дальше. Мы не знали, там наши или уже немцы. Особенно часто так бывало еще до Харькова. Нам, молодым актерам, выдали по винтовке. Я вспоминаю, когда мы ехали, и вдруг увидели зеленую ракету, указывающую немцам, где бомбить, мы остановились и бросились в ту сторону, но никого не обнаружили.
Вскоре с отступавшими частями добрались до Дона. На той стороне была станица Вешенская, родина Михаила Шолохова. Там мы выпустили спектакль «Партизаны в степях Украины». Мы в спектакле все партизанили, а наша актриса Женечка играла пацана и «курила» махорку-самосад. Она ростика небольшого была, очень худенькая и такая удивительная! Тогда начался наш роман. Она ушла от своего мужа, я — от жены. И потом мы прожили с ней всю жизнь.
Потом был Сталинград, откуда нас отозвал в Воронеж штаб Юго-Западного фронта (членом военного совета этого фронта был Хрущев). Ехали в товарных вагонах. Был жуткий холод, но нам с Женечкой под одной шинелькой было тепло. Всю зиму работали в Воронеже. Выступали в частях, госпиталях. Весной 1942 года советские войска готовились освобождать Харьков. Настроение было шапкозакидательским. В Воронеж приехал украинский театр имени Шевченко, чтобы со своими частями войти в освобожденный Харьков. Мы тоже с этой целью выехали в Острогожск. Но наших разбили, и мы опять «драпали».
Остановились в Энгельсе. Разместились в авиагородке. Как-то к нам приехал Константин Симонов, который дружил с нашим театром. Он привез свою новую пьесу «Русские люди». Познакомился с коллективом. Когда уезжал, несколько человек провожали его в аэропорт. И вот запомнившийся мне эпизод. Симонов подошел к одному из самолетов, собиравшихся лететь в Москву, и обратился к военному летчику с просьбой взять его с собой. А тот его эдак по народному «послал». С такой же просьбой подходит бригадный комиссар, главный редактор газеты «Красная Звезда». Летчик снова решительно отказывает. Тут редактор заметил нас: «Товарищ Симонов! Вы в Москву собрались?». Когда пилот услышал это имя, его настроение сразу изменилось, и он пригласил Симонова в самолет. Да, Симонова знали и любили на фронте. В самом начале войны написанное им стихотворение «Жди меня» было любимым у каждого фронтовика.
Ну, а наш театр из Энгельса был отправлен с эшелоном в Читу. Месяц в Чите: кто в гостинице, кто по квартирам, а потом по железной дороге до станции Отпор, что на границе с Монголией. Там совсем не было гражданского населения, вокруг — военные городки. Мы здесь голодали, несмотря на то, что были приписаны к столовой командного состава. В Воронеже можно было что-то купить на базаре, да и действующую армию кормили хорошо. А здесь было очень голодно. Вместо супа подавали подкрашенную водичку, хлеб, который выдавался по норме, не восполнял силы организма. Я сильно заболел. Была высокая температура. Сделали рентген — оказалось затемнение правого легкого. Лечиться в таких условиях было невозможно. Жена узнала, что в нескольких километрах от нас, на разъезде живет старик, и у него коза. Она ходила к нему и меняла 400 граммов хлеба на литр молока. Этим она меня спасла. Потом театр вернулся в Читу.
Надо сказать, что когда мы из Энгельса ехали в Забайкалье, по пути захватили из Сорочинцев наших женщин вместе со складом театральных костюмов. И теперь нам с Евгенией стало непросто работать в одном коллективе с моей бывшей женой. Когда заместитель нашего начальника, опытный и хороший человек, получил назначение принять русский театр драмы в Барнауле, эвакуированный туда из Днепропетровска, за ним потянулась группа актеров нашего театра, в том числе и мы с Женей. В Барнауле тоже голодно было. Денег не было, и кушать постоянно хотелось. А рядом с театром был базар. Идешь мимо рядов — продают капусту, спрашиваешь, почем, отщипнешь, попробуешь. Отойдешь немного, быстренько хлеб достанешь из кармана и заедаешь.
Весной 1944 года мы реэвакуировались в Днепропетровск. Нас разместили в гостинице. Как раз напротив находился театр имени Шевченко. Там работали замечательные актеры, и мы с ними были дружны. Помещение Театра русской драмы немцы разбомбили, и нам предоставили пятый этаж во Дворце железнодорожников. Там мы неплохо работали. Русский театр всегда пользовался большим успехом.
Закончилась война. Я получил вскоре телеграмму из Иваново-Вознесенска о том, что умерла мама. Поехал туда. В Москве пересадка, но билетов, чтоб ехать дальше, нет. Вспомнил: наш бывший институтский комсорг стал начальником Центрального театра Советской Армии. Решил зайти к нему. Попросил доложить. Он в полковничьей форме, встретил меня хорошо, мы провели с ним вместе целый день. Он куда-то позвонил, сказал, что нужно устроить билет на ивановский поезд, и я поехал дальше. Маму похоронили, а папа уехал в Ленинград к среднему сыну Семену. В Томске мы оказались в 1956 году...
Из фондов ЦДНИ ТО. Отрывок из воспоминания будет опубликован в готовящейся к изданию книге «Опаленные судьбы».