Сентябрь 1917-го в Томске: газеты без Ъ, «табачный голод» и новый театр
Итак, полгода прошло со времени первой — февральской — революции, но жизнь в России, в сентябре объявленной республикой, и не думала как-то успокаиваться и стабилизироваться. Даже в глубокой провинции, в Сибири, далекой и от фронтов, и от неспокойного Петрограда, ощущался непрекращающийся кризис. Не исчезли «хвосты» — очереди за продуктами и вещами; не прекратили своей разрушительной деятельности преступники; процветали спекулянты всех мастей... Но были и светлые моменты в жизни города: открылся «Интимный театр», начался новый учебный год в вузах, свой первый съезд организовали женщины Сибири. Посмотрим же, чем еще жили люди в Томске в сентябре 1917 года.
Первый «юбилей» революции и сентябрьские съезды
Начало сентября в городе прошло под знаком первого маленького «юбилея» февральской революции — ее «полугодовщины». Правда, отметили это событие более чем неформально: не митингами и съездами, а веселым вечером, о котором писала «Сибирская жизнь»:
«В день полугодовщины революции, празднование которого в Томске перенесено на сегодняшний день, томская гарнизонная демократическая группа устраивает в помещении общества физического развития вечер, сбор с которого поступит в пользу центрального всероссийского совета солдатских, рабочих и крестьянских депутатов. Программа вечера: «Кинематограф супружества», комедия в двух действиях, концерт-кабарэ (злоба дня, лубки, шаржи, беспроигрышная лотерея и т.д.) и танцы. Начало в 8 ½ вечера. Вечер этот был назначен на 28 августа, но не состоялся, а потому все билеты, взятые ранее, действительны на сегодняшний вечер» (СЖ. 1917. № 192).
Кстати, полгода спустя было хорошо заметно, как изменилась форма общественного взаимодействия граждан: теперь уже друг за другом шли не митинги и собрания, а съезды. В сентябре состоялись: окружной съезд делегатов служащих томского округа путей сообщения, первый съезд врачей Томской губернии, губернский съезд совета крестьянских депутатов, наконец — первый сибирский женский съезд. «Сибирская жизнь», всегда уделявшая женскому вопросу особое внимание, посвятила этому событию небольшой репортаж:
«В среду, 20 сентября, в 7 часов вечера в зале общественного собрания открылся первый женский съезд. Присутствует на съезде небольшое количество членов, преимущественно томичек, — приезжих делегатов всего несколько человек.
Открыла съезд госпожа Волянская, которая в своей приветственной речи указала, что русская женщина никогда не отделяла своего дела от общего дела демократии. В тех потоках крови, какие пролились за свободу русского народа, немалая доля и женской крови. Задачи этого съезда — сплотить и сорганизовать женщин, чтобы их голос был услышан.
«Нас съехалось, — говорит Волянская, — слишком мало, нужно в этом сознаться, но у нас есть утешение — томские женщины горячо откликнулись на призыв лиги равноправия женщин и пришли сюда. Наша задача готовиться к Учредительному собранию, чтобы провести в него своих кандидаток» (СЖ. 1917. № 206).
Съезд приветствовал профессор Новомбергский, а также представитель партии народных социалистов; впрочем, резолюции вынесено не было из-за малого количества участниц съезда. Тем не менее газета высоко оценивала сам факт подобного форума, первого в истории Сибири.
Старая дума: «на выход с вещами»
1 октября в Томске должны были пройти новые выборы в томскую городскую думу, поскольку старый состав, сформированный на волне революционной эйфории, оказался неспособен к решению городских проблем. В подготовке к выборам газета приняла самое деятельное участие. Здесь публиковались списки кандидатов в гласные думы, журналисты разъясняли читателям суть и значение предстоящего мероприятия. Предыдущий состав думы, по мнению «Сибирской жизни», был «неудовлетворительным», а выразилось это следующим образом:
«Во-первых, в «собрание» в большинстве вошли люди, не имеющие никакого представления о предстоящей им деятельности, во-вторых, «собрание» было наполнено, так сказать, по семейному принципу — все были люди свои, партийные. Понятно, что при таком условии отсутствовал необходимый элемент критики, обсуждения с различных сторон, чем, собственно, и ценна коллегиальная деятельность. Правда, прения бывали, и даже, судя по кратким отчетам, довольно жаркие, но «милые бранятся — только тешатся» (СЖ. 1917. № 211).
Журналисты напоминали читателям, что выборы в городскую думу проходили не так давно, в апреле. Однако теперь многое изменилось:
«Достаточно отметить, что число избирателей ныне почти в два раза меньше. В апреле общее количество граждан-избирателей было 98 тысяч: 64 тысячи постоянных жителей города и 34 тысячи солдат, которые и избрали тогда в «городское народное собрание», или городскую думу, 98 гласных, в том числе 34 по солдатской курии. Число их, как известно, очень уменьшилось; многие разъехались и выбыли из состава думы, заседания которой часто не имели даже кворума.
В выборах 1 октября призваны к исполнению избирательного долга около 52 тысяч граждан, в том числе до 10 тысяч солдат, избирающих наравне со всеми гражданами, без особой курии. Избранию подлежат 103 гласных» (СЖ. 1917. № 212).
Одним словом, газета призывала:
«Граждане-избиратели! ...Помните, что в ваших руках судьба всего города. Отнеситесь серьезно к своему гражданскому долгу и прежде, чем запечатаете свой конверт, обдумайте хорошенько, за кого подаете свой голос. Не забывайте, что поздно будет винить себя и других, если кандидаты, за которых вы подадите свой голос, не будут удовлетворять вашим желаниям» (СЖ. 1917. № 211).
«Буквальная» экономия
В условиях кризиса и удорожания жизни россияне были вынуждены экономить на всем. «Сибирская жизнь» не была исключением, но она выбрала необычный способ сэкономить дефицитную газетную площадь, удалив из текста одну ... букву. Редакция следующим образом извещала об этом своих подписчиков:
«Некоторые из читателей «Сибирской жизни» выражают нам свое недоумение по поводу печатания текста газеты с воскресного номера без твердого знака, полагая, что мы переходим на новую орфографию.
На новую орфографию мы переходить не предполагаем — она сама по себе не так проста, как кажется, и применение ее может вызвать многие недоразумения. Наш отказ от твердого знака вызван другой причиной. Недостаток бумаги не позволяет нам увеличивать объем газеты, а между тем приток материала требует этого. Чтоб хоть немного выйти из затруднения, мы отказались от употребления в конце слов твердого знака, так как по сделанному подсчету это освобождает нам место в каждом номере для текста от одного до полутора столбцов, которые получит читатель за счет твердого знака». (СЖ. 1917. № 210).
Целый столбец текста за счет исчезновения одного только твердого знака! Игра, действительно, стоила свеч!
Студенты «вне игры»
Несмотря на то, что Томск гордо носил звание университетского города и даже «Сибирских Афин», в сентябре 1917 года оказалось, что кое-кто воспринимал приехавших за знаниями студентов как нежелательных «конкурентов» за сократившиеся ресурсы. Журналисты «Сибирской жизни», к примеру, писали о том, что студентов не торопились снабжать хлебом:
«В лавках и кондитерских ощущается недостаток хлеба. В связи с наплывом учащихся этот недостаток дает себя знать особенно остро. Студентки и курсистки мечутся из лавки в лавку, из кондитерской в кондитерскую и почти везде находят на дверях надпись: «Хлеба нет». Нужно заметить, что владельцы некоторых булочных почему-то упорно избегают отпускать хлеб учащейся молодежи, утверждая, что «хлеб вышел весь» и продавая его в то же время десятками фунтов более «солидным» покупателям. На вопрос, почему это так делается, торговцы объясняют, что-де они оказывают предпочтение постоянным покупателям, которые сделали заказ заранее... Неужели такое положение будет продолжаться и дальше, неужели молодежь должна и впредь тратить полдня на беготню по булочным?...» (СЖ. 1917. № 192).
С жильем также были большие проблемы. Их пытались решить еще летом, но в итоге студентам оказалось просто негде жить. В одной заметке, озаглавленной «К реквизиции комнат», давалась следующая информация:
«На днях жилищной комиссией будет приступлено к регистрации жилых помещений в городе.
Перепись эта предпринимается в виду того, что учащаяся молодежь, съезжающаяся в большом количестве, не находит комнат, как в виду малого количества их, так и вследствие непомерного возвышения цен на комнаты. Жилищной комиссии известны случаи, когда комнаты, шедшие раньше по 15 рублей, сдаются теперь по 35-40 рублей и даже выше. Появились комнаты, сдающиеся по 50-60-90 рублей, явление небывалое в Томске. Такое непомерное повышение цен уголовно наказуемо по новому квартирному закону, и регистрация квартир должна вызвать понижение цен».
Вторым же способом, к которому решила прибегнуть комиссия, было попросить «потесниться» «более состоятельных лиц», иначе говоря — реквизировать у них одну-две комнаты для проживания студентов. Как писала газета, «во избежание понудительных мер было бы желательно, чтобы квартиронаниматели сами пошли навстречу острой квартирной нужде и поспешили добровольно сдать имеющиеся у них комнаты по умеренным ценам» (СЖ. 1917. № 193).
В фельетоне на тему поиска квартиры студентами под названием «История наших дней» иронически описывались вымышленные собрания, на которых ораторы радостно сообщали о возможных вариантах размещения:
«...Нам удалось найти помещение под общежитие, годное для двух тысяч студентов. Правда, товарищи, это заразный барак, но все больные, в числе 20 человек, перемерли. Так неужели, товарищи, там, где помещалось 20 больных, не поместится двух тысяч совершенно здоровых студентов?!
— Бра-а-во!!!! <...>
— ..правда, товарищи, нам отказали в бараке, так как его предназначают для аудитории новых факультетов, но вот, товарищи, поступило предложение от общества поощрения коннозаводства. Дело в том, что там освободилось 15 конюшен и вот это-то помещение предлагают под общежитие. Товарищи, неужели там, где помещалось 15 лошадей, не поместится пять тысяч имеющих человеческий облик студентов??!!!» (СЖ. 1917. № 204).
В одних очередях со студентами простаивали и профессора, но по крайней мере они были избавлены от поисков угла по невероятным ценам...
Охрана города — в надежных руках
По сообщениям «Сибирской жизни» можно было заметить активизацию деятельности томской городской милиции. Так, например, было решено усилить патрулирование города по ночам:
«Приказом начальника городской милиции начальники команд конных милиционеров с 13 сентября должны назначать ежедневно в участок по два милиционера. Милиционеры обязаны прибывать на участки к 12 часам, расписываться в особой книге и после этого объезжать весь район участка не менее трех раз до пяти часов утра, после чего должны опять расписаться в книге и заявить дежурному о всем замеченном. О результатах ночных объездов комиссарам участков предложено доставлять ежедневные сведения начальнику милиции» (СЖ. 197. № 200).
На Обрубе милиция решительно закрыла притон, маскирующийся под «номера»:
«Начальником сыскного отделения на днях установлено, что в номерах «Нижний Новгород», находящихся на Обрубе, производится тайная торговля вином с распитием на месте, а также и то, что эти номера явно служат притоном разврата. Начальник городской милиции по соглашению с губернским комиссаром, отдал распоряжение комиссару третьего участка о закрытии этих номеров. Вместе с тем начальник милиции сообщил городской управе об освободившемся помещении на предмет использования его под размещение беженцев или иных нуждающихся в квартирах» (СЖ. 1917. № 201).
Одному из участковых в сентябре удалось обнаружить организацию спекулянтов, которая переправляла товары из Томска на юг России:
«На днях комиссар первого участка получил сведения, что в Томске организована компания спекулянтов, отправлявших товары в Ташкент. На отделении почтово-телеграфной конторы по Офицерской улице комиссар встретил молодого человека, отправлявшего посылку до востребования в Ташкент. На вопрос, что отправляется, молодой человек ответил: «Домашние вещи». При осмотре посылки в участке в ней оказалось 25 фунтов чаю. Выяснилось, что податель посылки отправлял ее в Ташкент на свое имя. После задержания посылки в «Западных» номерах были обнаружены еще два сарта (сарт — просторечное обозначение жителя Средней Азии до революции — прим. ред.), в которых оказалось около трех пудов чая, мука крупчатка, нитки и другие товары. Из переписки, найденной у сартов, и из опроса выяснилось, что эта спекулятивная организация работает в Томске довольно продолжительное время, скупая, главным образом, чай и отсылая его в Ташкент.
Тем же комиссаром обнаружены на станции Томск уже погруженные в вагон 227 пудов кожи. Кожа реквизирована и передана военно-промышленному комитету» (СЖ. 1917. № 204).
«Музей воровских инструментов»
Криминальный мир Томска в 1917 году совершенствовал арсенал своих приемов, вызывая у своих жертв невольное восхищение фантазией и сообразительностью, проявленной при организации краж. У журналистов «Сибирской жизни» возникла даже мысль о создании «музея воровских инструментов»:
«При поимке отдельных громил и тем более целых воровских шаек обнаруживаются и отбираются иногда целые арсеналы воровских инструментов. Эти инструменты, зачастую очень хитроумные и показывающие, сколько иногда бывает затрачено энергии и ... даже таланта на то, чтобы придумать и выполнить какой-нибудь прибор, открывающий все замки и двери, — служат вещественными доказательствами, а потому при разборе дела судом обрекаются им к уничтожению; между тем из этих инструментов, несомненно, составились бы преинтересные и поучительные коллекции, которые можно бы было собрать и хранить хотя бы при местном сыскном отделении. В частности, в данный момент эти коллекции обогатились бы новыми приобретениями, так как в Томске действуют немало воров-профессионалов из Варшавы, известных своей изобретательностью как в совершении краж, так и в выделке специальных инструментов» (СЖ. 1917. № 201).
Как это часто случается, тут же нашелся и один из таких «инструментов», которые использовали мошенники для того, чтобы обмануть... других мошенников, пытающихся наладить производство фальшивых денег:
«Несколько дней тому назад в Томске задержан продавец фальшивых кредитных бумажек. У задержанного обнаружены... «инструменты» для продажи трех- и 25-тирублевого достоинства бумажек. «Инструменты» представляют из себя туго скатанный рулон бумаги в формате кредитки, причем начальные пять-шесть настоящих бумажек искусно подклеены друг к другу, а дальше идет чистая бумага, подкрашенная по краям в цвет кредиток, таким образом «продавец», сматывая с рулона несколько бумажек, предлагал одну крайнюю обрезать доля того, чтобы «покупатель» мог убедиться, что деньги доброкачественны и их везде примут. При совершении продажи, конечно, требовалась от продавца известная ловкость рук, ну а после получения денег за такую покупку, несомненно, была необходима быстрота ног. К сожалению, невозможно установить, много ли в Томске оказалось охотников на такого рода покупку» (СЖ. 1917. № 197).
Продавать не просто фальшивые деньги тем, кто хотел нажиться на их продаже, но поддельные фальшивые деньги — это была, безусловно, свежая мысль в криминальном мире. И понятно было, что новичкам и дилетантам в этом мире не было места — их попытки ограблений выглядели как чистый анекдот:
«В 18 часов вечера 31 августа возвращавшийся в химическую лабораторию преподаватель технологического института услыхал шум шагов на лестнице одного из верхних этажей. На его опрос: «Кто там?» — ответили: «Никто». Когда же преподаватель открыл парадную дверь, то заметил, что двое неизвестных, одетых в солдатскую форму, побежали к забору, перепрыгнув через который, скрылись. Сторож института заявил, что злоумышленники спустились с балкона третьего этажа по водосточной трубе. Злоумышленники проникли в лабораторию через взломанную деревянную решетку подвального этажа. Оказалось, что несколько замков сломано, но похищения вещей и инструментов не обнаружено» (СЖ. 1917. № 191).
Курить или бросать? Вот в чем вопрос...
Как известно, труднее всего людям расставаться с плохими привычками. Курильщики в 1917 году откровенно страдали:
«Недостаток табаку в недалеком прошлом сказывался на господах курильщиках, они принуждены были стоять в очередях, покупать плохие сорта за дорогую цену, наконец, выписывать табак из других городов и т.д. С грехом пополам, но страсть к курению удовлетворялась. Ныне же полным отсутствием табаку в городе курильщики находятся в безвыходном положении — или бросать курить, или испробовать последнее героическое средство — перейти на листовой табак, предложение которого на рынке не прекращается, так как цены стоят на него неимоверно высокие» (СЖ. 1917. № 193).
Газета писала о «табачном голоде», пытаясь разобраться, почему же он возник и как выйти из ситуации:
«При абсолютном отсутствии в томских магазинах табаку и папирос на улицах какие-то неизвестные мальчуганы продают довольно скверные папиросы по 40-50 копеек за десяток. Продают также папиросы корейцы и китайцы, но эти предлагают не на улице, а разносят по учреждениям и, под большим секретом, только знакомым «уступают» папиросы тоже из плохого табаку — 5-8 рублей коробка в 250 штук.
Вообще следует заметить, что с табаком дело обстоит из рук вон неблагополучно. Никому не секрет, что еще до революции табачные фабриканты устроили синдикат, в который сначала вошли только московские и петроградские фабрики. Что-то для разоблачения этого синдиката было предпринято тоже еще до дней революции, но, очевидно, за событиями это обстоятельство забыто и к бывшему ранее синдикату присоединились теперь и южные фабрики.
Для торговцев в провинции этот синдикат установил крайне тяжелые условия, но, несмотря на это, торговцы делали и делают попытки получить табак и папиросы, но тщетно — табаку не высылают. Попытки отдельных лиц выписать непосредственно с фабрики несколько фунтов табаку также не привели ни к чему. Очевидно, пока за это дело не возьмутся общественные и правительственные организации, мы будем оставаться без табаку или платить за него огромные деньги» (СЖ. 1917. № 197).
Легендарные томские «хвосты»
Вообще очереди (они же «хвосты») стали настолько привычным явлением в Томске (да и во всей России), что вызывали удивление разве что новые, непривычные «хвосты» — например, «милицейские». «Сибирская жизнь» посвятила этому целый фельетон:
«В милицейском «хвосте»
Хвосты мясные, хлебные, сахарные...
Хвосты мануфактурные, хвосты карточно-продовольственные...
С 8 часов утра дежурят перед дверью, точно перед входом в царство небесное. Стоят по три-по четыре человека в ряд, вытягиваются по тротуару, продолжаются поперек улицы, загибаются на другую улицу.
И так каждый день.
Работа ли это, отдых ли от труда, не разберешь.
Были хвосты табачные — прекратились. Потому что прекратился и самый табак.
Были хвосты проституционные — прекратились. Потому что новый строй «домов» не потерпел — кавычки с них убрал.
Но появились новые хвосты — участковые полицейские.
Десять-двадцать лет человек живет в городе безвыездно. Не раз получал и сахарные, и хлебные, и мануфактурные карточки с пропискою всех членов своего семейства. Не раз подвергался переписи и учету и гражданскими и военными людьми.
Исчерпались мучные, сахарные и мануфактурные талоны — и карточка потеряла доверие. Потребовалось новое удостоверение личности, новая прописка в участке, свежая отметка в паспорте.
И вот все, кому нечего есть, тянутся в участок с домовыми книгами и паспортами — и образуют хвост.
С самого утра стоит хвост, вытягивается на лестницу, спускается на улицу.
Настроение хвоста самое контрреволюционное.
— Вам что? — спрашивает барышня счастливца, отстоявшего свое положение в хвосте.
— Я за домовой книгой.
— Ваша фамилия?... Улица?... Номер?... Не готова еще...
— Да ведь я третьего дня книгу и паспорта принес. Ведь вы сегодня назначили мне прийти за ними...
— Завтра приходите, не прописаны еще... А вам что?...
И т.д., и т.д., и т.д.» (СЖ. 1917. № 202).
Слишком интимный театр?
Сентябрь 1917 года ознаменовался долгожданным открытием нового театра — «Интимного». Однако газета странным образом прошла мимо этого культурного события. Почему? Возможно, ответом на этот вопрос явилось письмо в редакцию, автор которого (подписавшийся «Случайный зритель») так характеризовал новый театр:
«Городское народное собрание, съезд врачей и другие общественные организации выносят постановления о закрытии домов терпимости и о мерах борьбы с проституцией, развратом и порнографией. А у нас в Томске, в центре кипучей жизни, в университетском городе, в «интимном» театре открыто насаждается порнография, если не сказать большего. Сколько нужно было смелости, чтобы преподнести публике в день открытия театра такую порнографическую, кафе-шантанную вещь, как «Весенние чары». Единственно, что только можно было вынести из «интимного» театра, так это недоумение, неужели такое огромное, прекрасное здание обречено быть рассадником порнографии и глупейших фарсов? Впрочем, сознательная часть населения скоро сама определит свое отношение к «театру» и спокойно пройдет мимо этого «храма искусства» с душком». (СЖ. 1917. № 207).
Одним словом, публика не оценила нового стиля, вполне соответствующего названию театра...
Томская «смесь»
И традиционно — отдельные сообщения о разных сторонах томский жизни:
«Полено вместо фонаря. По дороге на станцию Томск II, около Вознесенского кладбища на фонарном столбе вместо фонаря висит уже второй месяц большое полено, между тем освещение здесь необходимо более, чем где-либо в другом месте» (СЖ. 1917. № 197).
«В Университетской роще. Жителям Университетской рощи не везет. В роще появились «охотники» с пращами, 8-12-летние мальчуганы, за неимением дичи в роще бьющие в университетских зданиях стекла. Не мешало бы родителям этих охотников несколько посократить «охотничий» пыл своих детей» (СЖ. 1917. № 201).
«Приезжие из столиц. В город начинают прибывать отдельные семьи из Европейской России, преимущественно из Петрограда и Москвы, где жизнь стала настолько трудна и дорога, что люди среднего достатка не в состоянии удовлетворить самых насущных своих потребностей. Жизнь в Томске, цены на продукты, квартиры и т.л. кажется прибывшим очень дешевой» (СЖ. 1917. № 193).
«Гибнущий картофель. На плантации огородного комитета при заведении Фуксмана близ «Степановки» выкопан картофель в количестве около шесть тысяч пудов, большая часть которого за недостатком перевозочных средств не вывезена и сейчас начинает портиться, а после первого мороза погибнет окончательно, если в ближайшие дни члены комитета, принимавшие участие в выкопке, не разберут его с поля своими средствами. Отпуск картофеля в поле производится ежедневно» (СЖ. 1917. № 199).
«К временному закрытию мануфактурных магазинов. Губернская продовольственная управа в заседании своем 9 сентября постановила закрыть с 15 сентября все магазины, торгующие мануфактурой, и потребовать от торговцев к 25 сентября сведения о запасах мануфактурных товаров. При новом распределении мануфактуры по карточкам солдатам, как получающим обмундирование от интендантства, карточек на мануфактуру постановлено не выдавать» (СЖ. 1917. № 201).
Так прошел сентябрь 1917 года, а за ним приближались октябрь и ноябрь, окончательно разрушившие «старый мир». Об этом — в наших следующих материалах спецпроекта «1917 год на страницах томских газет».